Москва. Рукоположение
Шел 1932 год. Божиим благословением первый раз отправился юноша один в неведомую столичную жизнь.
Трудности, одна за другой, вставали на пути. Нужно было сразу решать вопрос о прописке в Москве, о жилье и работе. После долгих хождений по мытарствам с Божией помощью все устроилось. Прописка – в одном месте, жилье – в другом. Пустила Ивана в свою комнату, отделив ему угол за занавеской, старушка Анастасия Васильевна. Счастливая старица, сама того не ведая, она уготовала себе живую молитвенную память на долгие, долгие годы. А тогда в 1933 году, боясь молодости своего жильца, насчет прописки она отказала сразу и категорически: «Приведешь мне тут девку, и что я с вами делать буду?» Позднее, присмотревшись к своему постояльцу и не понимая его образа жизни, не соответствущего его возрасту, она стала ворчливо звать его «чурбан с глазами».
Дом в Малом Козихинском переулке был старый, гостиничного типа, со множеством комнат из общего коридора. Топчан – сундучок-полумерок, на котором пришлось спать в течение десяти лет, упирался изголовьем в канализационую трубу, которая начинала свою работу с пяти часов утра. Этот сундучок, табурет и стол – вот и все убранство. Иконы жилец привез с собой, чем немало удивил хозяйку.
Работать Иван устроился на маленьком предприятии главным бухгалтером. Коллектив был в основном женский, и очень скоро у юноши начались негласные первые опыты духовничества на работе. Сотрудницы прониклись к Ивану Михайловичу, как звали они его, таким доверием, что поверяли ему свои семейные тайны, свои переживания. И лишь иногда, разоткровенничавшись до невозможного, вспоминали, что перед ними молодой человек. Они просили у него прощения, но все повторялось снова и снова.
Двадцатидвухлетний начальник был не только поверенным их тайн, он был надежным и добрым помощником. В любой раз, когда это требовалось, он отпускал сотрудниц с работы, прикрывал их ошибки и промахи. Иван Михайлович оставался до поздней ночи, делая работу за тех, кому надо было помочь.
Из позднейших его высказываний, видно, что претерпевал он – молодой человек, стремящийся ко спасению, в водовороте московской суеты: «Наша искусительная пустыня длится всю жизнь. И в этой духовной школе на первых этапах нам даются уроки, из которых мы не во мнении, но в реальной практической жизни должны усвоить безпредельную глубину своей немощи, чтобы, уже избегая всяких прелестных вражиих уловок, предаться Богу, Его силе, мудрости. И сами себя Христу Богу предадим. Второе и немаловажное, вытекающее из сознания своей немощи, – благодарение Богу за всё: за дни, часы, минуты благоденствия с осознанием, что это Божией силой для нашего укрепления посылается; за горести, за наши преткновения на избран¬ном пути и на пути спасения – как за бесценные уроки, которые остаются в памяти и в чувстве сердца до конца дней».
И Ивана укрепляло то, что он жил жизнью церкви, услаждаясь службами и московскими святынями. В Москве уже жили его двоюродные братья: иеромонахи Афанасий и Владимир (Москвитины). Они ввели его в свой молодежный православный круг. Молодые люди часто встречались, читали книги, с юношеской запальчивостью обсуждали многие церковные проблемы, которых в то время было немало.
Государство планомерно проводило политику по разложению Церкви. С сугубо пристальным вниманием молодежь следила за действиями Патриаршего Местоблюстителя Митрополита Сергия. Участвовал в этих разговорах и Иван. И вот однажды после такой беседы–осуждения дал Господь вразумление. Во сне он увидел себя в кафедральном Богоявленском соборе. Церковь была полна людей: встречали Митрополита Сергия. Владыка вошел в храм и по устланной дорожке стал продвигаться к алтарю. Поравнявшись с местом, где стоял Иван, он сошел с дорожки, и народ расступился перед ним. Митрополит подошел к юноше, положил ему руку на плечо и, близко наклонившись, проговорил: «Ты меня осуждаешь, а я ведь каюсь». И тотчас Иван всем существом почувствовал глубину души митрополита Сергия, который тем временем уже взошел на амвон и, войдя в алтарь, растворился в Фаворском свете. И положил Господь этим сном-видением «хранение устом» Ивана. Бог дал ему увидеть, в каком неприступном свете пребывает тот, о ком они так безрассудно судили.
Батюшка вспоминал, что в то время в родной Орел он наведывался все реже. В 1936 году во время его отпуска тяжело заболела мама. Отпуск кончался, а улучшения в состоянии ее здоровья не наступало. Нужно было делать выбор между необходимостью уезжать и желанием остаться с мамой. Он как всегда пошел к старице матушке Вере, а та, скрывая свои духовные дарования, отправила Ивана к аптекарю Ананьеву: «Доктор Ананьев, он, он все тебе скажет». Ананьев в неизменных клечатых штанах и с велосипедом на ходу выписал какую-то микстуру, сказав: «Завтра в двенадцать сорок придешь ко мне и все скажешь». Доктор, сам того не ведая, по молитвам матушки Веры произнес пророческие слова. На следующий день ровно в двенадцать часов сорок минут мамочка скончалсь. Проводив маму в последний путь, Иван возвратился в Москву.
Жизнь в Москве увлекла юношу. Появились единодушные единомысленные друзья, объединенные желанием служить Богу. Престольные праздники московских храмов, праздники в честь чтимых икон, благодатные службы священнослужителей – будущих новомучеников и исповедников – все это одухотворяло жизнь, звало к действию.
Москва в тот период изобиловала еще блаженными Божиими людьми, и частенько молодежь устремлялась к ним за советом.
Особенно поразительными по воспоминаниям батюшки были поездки в Воскресенск к блаженному Димитрию, в монашестве Досифею, который тридцать лет лежал без движения, но явственно излучал свет Христов и радость жизни.
В Москве они посещали болящую девицу Зинаиду, она тоже тридцать лет лежала на одре болезни, вся в ранах, без ногтей и без зубов – казалось бы жалкое подобие человека, но сила духа ее была столь ощутима и велика, что глядя на нее, лучившуюся радостью, сердца посетителей преображались. Веяние иного мира, Святого Духа освещало Божиим Светом темные закоулки человеческих душ и учило Правде Божией.
Домой Иван приходил только ночевать, и это стало раздражать хозяйку. Но в молодом человеке уже тогда проявлялся дар рассуждения. Возвращаясь домой, он приносил старушке гостинцы, и сердце ее было завоевано.
Однажды Иван застал Анастасию Васильевну в слезах. На столе перед ней лежало во все стороны расползшееся тесто: для пирогов оно явно не годилось. Реакция Вани была мгновенной. Он протянул ей деньги со словами, что тесто у нее покупает. На лице старушки проявилось сначала непонимание, недоумение, а потом засветилась неподдельная радость. Засиял и покупатель. Как он, еще совсем молодой человек, с такой готовностью безошибочно мог поступить по-Божьи?
В 1939 году все изменилось самым неожиданным образом. Однажды, вернувшись домой, Иван не мог достучаться в дверь и, забравшись с улицы на окно, увидел хозяйку лежащей на полу. Приехавший врач, жалея молодого человека, сказала ему: «Молитесь, мой дорогой, чтобы она не завалялась, у нее паралич».
Господь был милостив: через три дня Ваня закрыл Анастасии Васильевне глаза. Похоронив ее со всеми подобающими почестями и вернувшись с кладбища, Ваня увидел, что его дверь обложена котомками. Старушки со всего дома принесли к нему свои похоронные узелки и долго преследовали его просьбами-завещаниями – похоронить их так же, как Анастасию Васильевну.
И результатом его бесправной жизни в Козихинском переулке было то, что жилищная контора сама ходатайствовала о прописке Ивана Михайловича Крестьянкина в этой освободившейся комнате. Так он стал москвичом.
Приведя комнату в порядок и затеплив лампады перед иконами, Ваня сел в старое кресло, оставшееся от хозяйки, и чувство глубокой благодарности к Богу полонило его. По его словам, он почувствовал себя в своей первой уединенной келье как в раю.
А впереди надвигалось серьезное испытание. Началось военное лихолетье. Ваню на фронт не взяли: болезнь глаз оставила его в тылу. Оставаясь в Москве, он продолжал работать. Ко всеобщим трудностям военных лет присовокупилось испытание, которое едва не кончилось трагически.
Двоюродный брат Вадим отстал от своего завода, эвакуировавшегося на восток. Он пришел к Ивану растерянный и поведал о своем горе. В те времена такие проступки расценивались как дезертирство, и суд был короток. А поскольку брат пришел к нему, то и Ване предстояло стать соучастником трагедии.
Три дня и три ночи, ни на минуту не засыпая, стоял Иван перед иконой святителя Николая, прося у него вразумления и защиты. Днем Вадим скрывался в сундучке, на котором некогда спал хозяин: в нем просверлили дырки, чтобы временный жилец не задохнулся, а ночью он выходил из своего убежища и присоединялся к молящемуся. В 2004 году в день святителя Николая батюшка во всех подробностях вспоминал пережитое в те военные годы и милость святого к себе и брату.
О святителе Николае батюшка говорил так: «Мы своим религиозным опытом знаем о нем не только по свидетельству Церкви, не только по преданию, но по живому его участию в жизни нашей. И в сонме чтимых святых не много таких, кто предстал бы нашему сознанию столь живо. Собственными свойствами святой души святителя Николая стало умение любить, умение снисходить ко всякому человеку, к разным людям и дать каждому именно то, что ему нужно».
Пришлось Ване идти в комендатуру с заявлением о брате. Вскоре из штаба приехал генерал. Имя ему было Николай. Генерал вмиг оглядел комнату, на столе стоял образ святителя Николая с зажженной перед ним лампадой. Генералу предложили чайку с пу’стом – время было голодное, и тот не отказался. Посидел со стаканом чая перед образом святителя – своего небесного покровителя, выслушал версию о контузии Вадима (недалеко от их квартала взорвалась бомба), а Вадим был в таком потрясении, что выглядел больным. Генерал забрал оружие, принадлежавшее брату, и предложил молодым людям ждать вызова в штаб.
Через несколько дней с посыльным пришла повестка. С трепетом и молитвой ожидали своей участи братья. Они вошли в мрачное, едва освещаемое редкими светильниками здание, похожее на бункер. Иногда было слышно цоконье подкованных сапог по мраморному полу и стук приклада часового на каждом этаже. Шаги затихали, и снова водворялась гнетущая тишина. Зайдя в нужную комнату в сопровождении конвоира, братья выслушали приговор. Контуженного Вадима водворили на время в больницу, и обоим им выдали талоны на воинский паек, который спас Ивана от истощения. Питался он очень скудно: три картофелины на день и 400 г хлеба. Так любвеобилен и милостив святитель Николай к молитвам страждущих.
20 июля 1944 года Иван Михайлович Крестьянкин освободился от гражданской службы.
Этому событию предшествовало памятное сновидение, которое со временем ему пришлось признать, как вещее.
Во сне он приехал в Оптину пустынь на прием к старцу Амвросию. Старец вышел из хибарки и принимал посетителей, переходя от одного к другому, но обходя Ивана. Пришлось терпеливо ждать. Когда же старец отпустил последнего вопрошателя, он подошел и, взяв Ваню за руку, сказал сопровождающему монаху: «Принеси два облачения, мы с ним служить будем». И повел Ваню в храм. На этом сон закончился.
Вскоре под праздник Казанской иконы Божией Матери Иван Крестьянкин был назначен псаломщиком в храм Рождества Христова, что в Измайлове. Придя туда, он узнал храм, в который во сне привел его старец Амвросий.
В тот же день на вечерней службе в селе Коломенском митрополит Николай (Ярушевич) ввел нового псаломщика в алтарь и благословил его на служение Матери-Церкви.
Настоятелем храма в Измайлове был почтенный старец отец Михаил Преферансов. Недолго присматривался к новому псаломщику настоятель. Через шесть месяцев пришла депеша – Ивана вызвал к себе митрополит Николай. Владыка встретил его словами: «Ты что там натворил?» Иван опешил, мысли в голове заметались: «Нажаловались?» Он не мог вспомнить за собой вины и смущенно молчал. «Я тебя спрашиваю, что ты там натворил?» – повторил свой вопрос архиерей. Заикаясь, Ваня проговорил: «Я не знаю, я ничего не делал». И тогда владыка сказал, что впервые за всю его архиерейскую службу к нему пришел маститый протоиерей с ходатайством рукоположить своего псаломщика во диаконы: «Владыка, рукоположите его, пусть пищит».
1 января 1945 года в день Василия Великого в храме Воскресения Христова на Ваганьковском кладбище митрополит Николай рукоположил во диаконы Ивана Крестьянкина – худенького юношу с копной густых вьющихся волос. Вокруг престола его водил протодиакон отец Сергий Туриков, близкие братские отношения с которым сохранялись у отца Иоанна до тех пор, пока их не прервала кончина отца протодиакона. Но и потом – внуки отца Сергия навещали батюшку в монастыре, приезжая к нему со своими печалями и радостями.
Не обошлось в день рукоположения без конфуза. Провожая митрополита после службы, заспешил новый диакон за духовенством к дверям и услышал за спиной реплики: «Отец диакон, отец диакон, хвостик-то подберите». Время тогда было скудное, и подвязанные веревками опорки на ногах у ставленника развязались и волочились за спешащим отцом диаконом по дорожке.
Первый день самостоятельной диаконской службы отца Иоанна пришелся на праздник преподобного Серафима Саровского, и евангелие от Луки, которое читал молодой диакон, легло на сердце как неукоснительный закон на всю дальнейшую жизнь: «Я посылаю вас, как агнцев среди волков…»
Девять месяцев служил отец Иоанн Крестьянкин диаконом, дозревая до принятия ответственного священнического сана. Почти с самого начала служения настигло молодого диакона непредвиденное искушение, которое научило его бдительности и особой осторожности с прихожанками.
Матушка усопшего священника Сергия Кедрова стала проявлять к отцу диакону особое внимание: она приглашала его к себе в дом, устраивала чаепитие, из гардероба ее супруга стали преподноситься подарки, столь необходимые отцу Иоанну: то подрясник, то ряса, и даже его парусиновые туфли заменились на добротные непромокающие сапоги. После каждого подарка и угощения следовала реплика: «Ну, как?» Ничего не мог понять простодушный молодой человек, пока ему прямо не объяснили причину столь большого к нему благоволения. Дочь матушки Наденька была барышней на выданье, и матушка решила сосватать ее за полюбившегося молодого человека. Не без смущения, сгорая от стыда, пришлось отцу диакону объяснять матушке причины невозможности такого союза. По канонам Церкви человек, принявший священный сан безбрачным, в брак вступить уже не может.
Отказом матушка была возмущена, она не хотела признавать никаких канонов. Неприятным объяснением закончился последний визит отца диакона в этот дом. А несколько позднее он получил записку с требованием оплатить все полученные им некогда подарки. Без сожаления вернул отец Иоанн полученные от матушки вещи, уж больно высока была запрошена цена за них. Он снова оделся в свои вылинявшие подрясники, поношенные опорки, после чего вздохнул свободно и радостно, освободившись от непонятного ему доселе гнета.
В начале осени настоятель неожиданно задал отцу диакону вопрос: «А ты хочешь быть попом?» Слово «поп» резануло слух. Диакон промолчал. Через несколько дней отец настоятель повторил вопрос. Опять последовало молчание. Задал он этот вопрос и в третий раз и, не получив ответа, тоже замолчал. А в сердце отца диакона боролись противоречивые чувства. Воспитанный на благоговейном отношении к сану, он никак не хотел согласиться быть «попом», а священнического служения душа жаждала. Еще в отрочестве иерейский крест повергал Ваню в глубокие и совсем недетские размышления. Слова, написанные на обратной стороне креста: «Образ буди верным словом, житием, любовию, духом, верою, чистотою» легли на скрижали юного сердца вожделенной жизненной пограммой, увлекали ясностью и великостью. А образы незабвенных добрых пастырей его детства, своей жизнью исполнивших этот завет, и его звали и вдохновляли на деятельное служение Кресту.
И в Москве Иван нашел эти, знакомые ему с детства, черты высокого и святого образа. Живая сила Истины, явленная в примере жизни и служения Богу отца Александра Воскресенского, сообщаясь многим, собирала вокруг него молодежь, объединенную верой и духовным родством. У отца Александра сблизились Александр Москвитин (будущий архимандрит Афанасий), Василий Серебренников (будущий старец-протоиерей), Костя Нечаев (будущий митрополит Питирим), диакон Иоанн Крестьянкин и друг его – будущий иерей – Владимир Родин. Отец Александр помогал молодежи в подоготовке к экзаменам за семинарию по богословским дисциплинам, пастырскими советами по служению и духовничеству. Он же принял исповедь диакона Иоанна Крестьянкина перед хиротонией во священника.
На исходе жизни старец отец Иоанн в письме к внучке отца Александра напишет: «…Дедушка Ваш ведь был моим духовником и его подись стоит на моей священнической грамоте. Его молитва и напутствие поставили меня на радостный путь служения Богу…»
Но и сам диакон Иоанн приложил немало стараний, готовясь к сдаче экзаменов на священника. Книга священника Петра Заведеева с того времени и до конца дней была у него под рукой. Он знал ее досконально.
24 сентября в день Никандра пустынножителя Псковского диакону отцу Иоанну Крестьянкину предложили сдать экзамены за курс семинарии. Экзамены в Новодевичьем монастыре принимала корпорация педагогов во главе с архиепископом Макарием (Даевым). Отец Иоанн все сдал на отлично. И ректор семинарии профессор магистр богословия отец Тихон Попов, поздравляя его после сдачи экзаменов, произнес знаменательные слова: «Дорогой отец Иоанн, будьте священником, а не попом».
Через месяц, 24 октября, под праздник Иерусалимской иконы Матери Божией всенощную в Измайловском храме служил митрополит Николай. Во время службы он благословил ставленника Иерусалимской иконой Божией Матери и напутствовал его к рукоположению. А на следующий день 25 октября 1945 года только что ставший Патриархом Его Святейшество Алексий (Симанский) рукоположил диакона Иоанна во пресвитера. Вокруг престола его водил протопресвитер Николай Колчицкий.
День был серенький, с редким снежком. А новопоставленный иерей шел со службы во всем белом: купленном с чужого плеча белом подряснике и холщовой рясе. Прежний владелец этого облачения имел богатырское телосложение, и ворот рясы отцу Иоанну пришлось заколоть булавками где-то на спине. Но все это были ничего не значащие мелочи по сравнению с той радостью, которая солнцем светилась для него, преображая все вокруг. Для него начиналась желанная с детства жизнь – служение Богу и людям в сане священника.
На следующий день в праздник Иверской иконы Пресвятой Богородицы вновь поставленному иерею выдалась первая самостоятельная служба. Все старшие отцы ушли молиться в храм, где была чтимая Иверская икона. За год присмотревшись к диакону Иоанну, они не побоялись оставить его одного в уверенности, что служба пройдет по чину и благоговейно. А по окончании Литургии подошла к молодому батюшке староста и смущенно объявила, что пришли с младенцем и просят его окрестить.
И много лет спустя вспоминал старец отец Иоанн, с каким воодушевлением он принял это известие, ведь впервые его служением человек родится для Царствия Божия. Благоговейно, без страха взял он на руки младенца Ольгу, и видел, как преобразилась девочка в крещальной купели. Он крестил ее полным чином, с погружением, старательно и ответственно выговаривая каждое слово чинопоследования. Так двумя великими Таинствами, возрождающими человека: Литургией и Крещением – началось служение отца Иоанна в сане иерея.
