Детство и юность в Орле
Батюшка рассказывал, что он был восьмым и последним ребенком в семье орловских мещан Михаила Дмитриевича и Елисаветы Иларионовны Крестьянкиных. Родился 11 апреля (29 марта по старому стилю) 1910 года, тогда этот день пришелся на понедельник пятой седмицы Великого поста. Батюшка часто повторял, что у Бога нет ничего случайного, нужно только видеть следы Промысла Божия в нашей жизни. Так было и с днем его рождения: родился он в день преподобного Иоанна Пустынника и получил при крещении имя этого святого, но в тот же день Церковь празднует память преподобных отцев Псково-Печерских Марка и Ионы. И не они ли тоже были восприемниками младенца вместе с преподобным Иоанном, ибо через сорок пять лет они засвидетельствовали право на него, приняв отца Иоанна (Крестьянкина) под свой покров, в свою обитель.
Интересное воспоминание было связано у отца Иоанна с днем его появления на свет. В тот день родственники собрались в доме Крестьянкиных за праздничным столом, отмечая чьи-то именины, ожидали к столу и Елисавету Иларионовну. Но она выйти к ним не смогла – начались роды. Поэтому рождение младенца было встречено словами: «Ну и не вовремя мальчик-то родился».
Крестили Ваню в храме святого пророка Божия Илии, который в народе называют Николо-Песковской церковью. Крещение состоялось 13 апреля (31 марта по старому стилю). В тот год это был день Стояния Марии Египетской. Крестил младенца отец Николай Азбукин, сослужил диакон Иоанн Адамов, помогал псаломщик Евситигней. Крестной матерью стала Параскева Иларионовна Овчинникова, в девичестве Кашеверова, родная сестра матери, крестным отцом – старший брат, первенец в семье Александр Михайлович Крестьянкин. В то время старостой Ильинского храма был Александр Дмитриевич Руденский.
Через два года после появления на свет последнего ребенка папа Михаил Дмитриевич Крестьянкин скончался. Родился он в 1860 году, умер в возрасте пятидесяти двух лет в 1912 году. Мама – Елисавета Иларионовна Крестьянкина, в девичестве Кашеверова, родилась в 1872, а умерла в 1936 году. Имена детей Михаила Дмитириевича и Елисаветы Иларионовны: Александр, Константин, Павел – три старших сына, следующие трое умерли во младенчестве – это Сергий, Мария, Серафим, потом родились еще двое – Татьяна и Иоанн.
Ваня появился на свет очень слабеньким и, часто жалея мать-вдову, вздыхали родственники, что уж лучше бы он умер. Но иное чувство жило в сердце матери, и ее молитва и любовь даровали сыну трудную, но долгую жизнь.
Уроки, полученные в родительском доме, часто всплывали в памяти батюшки в различных жизненных обстоятельствах. И все, что здесь будет записано – это фрагменты его рассказов, связанные с тем или иным случаем жизни.
Со слов мамы батюшка рассказывал, что однажды в раннем младенчестве, когда он тяжело болел и почти умирал, мама, утомленная бессонными ночами и переживаниями о нем, задремала над детской кроваткой и как наяву увидела перед собой неземной красоты девушку, которая обратилась к ней со словами: «А ты мне его отдашь?» Елисавета Иларионовна почувствовала в пришедшей святую великомученицу Варвару. Она в душевном трепете протянула к ней руки и проснулась. А сын после этого начал выздоравливать. С тех пор святая Варвара стала спутницей его жизни, и до конца дней старец ежедневно обращался к ней в молитве.
С каким благоговением вспоминал батюшка маленький, в два окошечка, близких к земле, деревянный домик, скудный достатком, но изобилующий радушием. На все праздники в нем становилось тесно от посетителей, и Елисавета Иларионовна, хлебосольная хозяйка, потчевала гостей. А, провожая, собирала угощение для тех, кто не смог быть за ее праздничным столом. И не с тех ли далеких времен впитал в себя эти же качества сын, на всю жизнь полюбивший угощать, и радовать, и благотворить чем только мог – всем тем, кого Бог посылал на его жизненном пути.
А став для многих путеводителем к Богу и беседуя о материнстве, отец Иоанн нередко доставал из запасников своей памяти живые картинки своего детства и образ мамочки являлся для слушателей живым примером матери-христианки.
Любил батюшка незамысловатый быт своего детства с самоваром, пыхтящим на столе, в котором в марле варились к завтраку яички всмятку. И вспоминал он, что каждый раз, когда надо было есть яички, у дорогой мамочки начинала болеть головка, и она делила свое яичко на самых маленьких, младших Ванечку и сестричку его Танечку. Тогда они с радостью принимали ее дар, а понимание ее жертвы пришло только с взрослением.
С какой благодарностью вспоминал батюшка бдительное внимание к себе старших и твердое их вмешательство при появлении в нем – маленьком человеке неблагополучной самости.
Запомнился ему на всю жизнь троицкий особый каравай, который появлялся на столе единственный раз в год – в день Святой Троицы. Однажды забыв о нем, маленький Ваня попросил разрешения выйти из-за стола раньше времени и на трикратный вопрос дяди, все ли он покушал, не вспомнил о каравае. А, набегавшись и восчувствовав незавершенность праздничного стола, мальчик прибежал домой, но, увы, стол уже убрали, и каравая пришлось ждать до следующего года. Дядя был неумолим.
Зато дядя, жалея племянника-сироту, приобщал его к своей деловой жизни: приглашал к себе на чаепитие в мансарду, где за кипящим самоваром решались купеческие дела. И эта особая честь порождала в двоюродных братьях ревность к отцу. И тогда они мстили Ване не всегда безобидными и даже жестокими шалостями. Однажды его соблазнили полизать на морозе стальную дверную ручку, которая была по их рассказам слаще сахара, и язычок малыша намертво прилип. Но простодушия и любви к братьям у обиженного мальчика не убывало. Одна из проделок едва не закончилась трагически. Мальчика посадили без седла на рысака. Почувствовав легкую ношу, лошадь пошла галопом, пока не сбросила седока через голову. Приземлился он рядом с огромной колодой, на которой мясники разрубали туши. Бог хранил его. А любовь и близкие духовные и родственные отношения с двоюродными братьями сохранились у батюшки на всю жизнь.
На большие праздники Рождество и Пасху дядя вкладывал в ручку племянника гривенник, который тот тут же отдавал мамочке. Он еще не знал, что эта монетка может таить в себе много удовольствий. Но вот в сознание стали вторгаться впечатления с улицы. То мальчишки, играющие в кости, привлекали внимание; то извозчики, лихо подхватывающие седоков, заставляли подолгу наблюдать за всем происходящим на стоянке. И так хотелось стать участником этой заманчивой езды. До Рождества пришлось вынашивать эти мечты. И вот праздник. Полученный гривенник нашел приют за картиной «Война с Наполеоном». Ребенку было пять лет, но какой сильный искус посетил его. И в глубокой старости он подробно помнил все сердечные переживания, связанные с этим поступком. Мамочка удивленно следила за сыном, неужели дядя не поздравил его с праздником? А сын молчал. И вот мечта осуществилась. Удивленный возница только спросил у маленького клиента, есть ли деньги. И тот потерялся в повозке. Проехав квартал от своего дома, он отдал гривенник и пешком счастливый вернулся домой. А дома, дома уже знала мама и тайну сына, и судьбу гривенника. Тетушка Мария Кашеверова, родная сестра мамы, разглядела в глубине повозки маленького пассажира. И мамино огорчение поступком сына запомнилось ему на всю жизнь и научило многому.
Из батюшкиных рассказов становилось ясно, что любовь ко всему живому проявилась в нем с самого раннего детства. Он плакал над погибшим цыпленком, устраивая ему «христианское погребение», вскармливал слепых мышат, оберегая их жизнь от покушений взрослых домочадцев. «Лиза, да что ты на него смотришь, выдери ты его и все. Мышей тут разводить в доме!» – сердился дядя. Но мама оберегала не столько мышат, сколько сына от суровой жестокой трезвости жизни, оставляя возрастать в его сердце росткам жалости и любви ко всему слабому и обиженному.
Это раннее детство. Но и тогда, когда жизнь приклонилась к закату, притягательная сила любви отца Иоанна к Божьему созданию вызывала ответную любовь к нему всего живого. Отдыхая на лесной поляне, нам пришлось неожиданно наблюдать умилительную сцену: от пасшегося невдалеке стада овечек отделилась одна и, подойдя к батюшке, начала ласково тыкаться своей мордахой в его бороду и щеки. Расцеловав его, она положила умиротворенно свою голову на его руки и долго оставалась в покое недвижима. Она, очевидно, почувствовала в нем пастыря и видимым образом засвидетельствовала свою любовь к нему.
Рано вошли и укоренились в сознании Вани впечатления от церкви и церковных служб, и проросли они так глубоко, что определили всю дальнейшую жизнь. Церковь поистине стала для него и родным домом, и училищем всякой правды и Божией, и житейской.
Носили и водили его в церковь с самого рождения. Он возрастал в ней, и основной его игрой в период младенчества стало «служение». Первое кадило было из консервной банки, епитрахиль или орарь из полотенца, а первой прихожанкой и духовным чадом – мамочка.
Родная мамочка, у которой от избытка любви к сыну хватало и времени, и терпения быть участницей в его домашних «службах», как позднее в его пономарских обязанностях. А ведь она была главой и кормилицей и воспитательницей большой семьи.
Когда 94-летнему старцу привезли единственную, уцелевшую в водовороте жизни фотографию мамы, руки его задрожали, и он принял ее со слезами на глазах, как святыню. Да в сердце его она и была святыней и хранительницей всю долгую жизнь.
Он вспоминал, что в то время, когда жил уже самостоятельно в Москве и изредка при возможности приезжал в родной дом, на общение с мамой оставалась только ночь. И когда, объехав всех родных и близких, он возвращался домой, падая от усталости, мама садилась у кровати засыпающего сына, чтобы насмотреться на него позвзрослевшего.
Когда Ване исполнилось шесть лет, гробовщик Николай Соболев сшил для него из золотой парчи, которой обивал гроба, первый стихарь. С тех пор мальчик почувствовал себя служителем Церкви. У него началась взрослая ответственная жизнь – он стал пономарем.
А соседская девочка стала звать маму идти в ту церковь, где служит «маленький диакон».
Имя же гробовщика в поминальном синодике отца Иоанна (Крестьянкина) написалось сразу за именем священника отца Николая Азбукина, который взял под свое духовное окормление шестилетнего пономаря. Да что синодик? Имена всех наставников вписались в память его сердца, в память, которая не стирается и не изменяет, но хранит живые образы всю жизнь. В глубокой старости отец Иоанн писал настоятелю храма Иверской иконы Божией Матери в Орле: «Так всё живо в моей памяти. Служил в этом храме маститый старец отец Аркадий Оболенский, глубоко любимый и почитаемый орловчанами. Время не стерло из памяти почти всех, служащих в то время в орловских храмах, так они были все значительны и богомудры – Божии служители».
Пономарские обязанности требовали внимания и собранности и сил. Но рядом, слава Богу, была мамочка. Под большие праздники нужно было почистить то лампады, то церковную утварь, которые в большом количестве появлялись в их маленьком доме. А однажды маме пришлось срочно вязать пономарю теплые рукавички: батюшка взял его с собой ходить с требами по приходу.
Два раза в год: на Рождество и на Пасху – священник непремено обходил дома своих прихожан, служа праздничные молебны, и маленький пономарь вместе с ним. Он пел, читал и всей душой впитывал впечатления от служения.
А сколько уроков, будто невзначай, преподал ему в это доброе время добрый батюшка отец Николай. Детская же душа, открытая добру и любви, постигала основную грамоту жизни, как жить в Боге, как жить для Бога и для людей. И эти уроки не просто остались воспоминаниями счастливого детства, но стали критерием во многих жизненных ситуациях в будущем.
Вот батюшка отец Николай за поминальной трапезой, Ваня – вместе с ним. Но мальчик ничего не ест, ссылаясь на нездоровье, чем очень смущает рядом сидящую старушку. И вдруг она догадывается о причине его нездоровья. Да день-то постный – пятница, а наготовлено все скоромное. «Так вот почему ничего не ест сынок Елизаветы Илларионовны!» Все в смущении. А отец Николай на обратном пути объясняет постнику, как бы следовало воспринять случайную ошибку: «Ты думаешь, Ваня, что я забыл, какой ныне день? Нет. Но и я, и ты знаем благоговение хозяев, и то, что произошло, это не презорство, не нарочитое забвение устава Церкви, а ошибка, которую следовало покрыть любовью».
И в кладовую сердца легло сокровище духовного опыта – Правда Божия, которая не в букве, а в Духе. И Дух животворит.
А вот другой урок.
После освящения дома хозяйка благодарит батюшку. Гостинцы на дорогу и незаметно – конверты – мзда священническая и пономарская. По дороге батюшка спрашивает пономаря, поблагодарили ли его? Нащупав в кармане пальтишка конверт, тот протягивает его батюшке. Батюшка, убедившись, что пономарю дали мзду священническую, тут же возвращает ему богодарованную награду. Мамочка же и сын только дома поняли, что произошла ошибка.
А память сердца до последних дней жизни отца Иоанна хранила пример высшего благородства простого приходского батюшки.
И как часто, вспоминая многих священнослужителей тех лет – своих путеводителей к Богу, повторял батюшка слова, что и сейчас в глубокой старости он мог бы только с благоговением подавать им кадило, но сослужить бы не дерзнул.
До 1917 года Орел – город Ваниного детства – это его небесный град. Радость праздников Божиих начиналась перекличкой колокольного звона, его чуткое ухо внимательно вслушивалось: вот зазвонили в Свято-Успенском мужском монастыре, эхом отозвался Крестительский храм, за ним мелодично вступили звоны женского монастыря. И он слушал, а душа возносилась в молитве к каждому святому, о праздновании памяти которого вещали колокола.
Большой городской крестный ход в праздник Успения Матери Божией собирал народ Божий на торжество. Начинался этот крестный ход с самой отдаленной церкви города колокольным звоном. Одиноко, отдаленно звучал ее колокол, извещая город, что крестный ход пошел. К первой церкви присоединялись вторая, третья… Крестный ход ширился, рос, пока не превращался в мощный поток единого православного торжества и над городом звучал многоголосный ансамбль большого колокольного оркестра. Незабываемые впечатления и чувства. В 1917 году все прекратилось. Но на всю жизнь полюбил отец Иоанн эти яркие впечатления детства: молитвенное единодушие, когда Господь, Матерь Божия и святые идут по русской земле своими пречистыми стопами, освящая ее. Когда русский народ Божий идет вослед святых, вдохновляясь силой их святости и примером служения Богу и людям. Когда святая, соборная и апостольская Церковь свидетельствует миру, что жив Господь и жива душа народная верой, надеждой и любовью к Богу, проходя время земного искуса, живя Богом, живя для Бога и во славу Божию.
А последний крестный ход старец отец Иоанн прошел на восемьдесят девятом году жизни, празднуя тот же праздник Успения Божией Матери. Но уже в Свято-Успенском Псково-Печерском монастыре. В девяносто лет он тоже прошел вослед большого монастырского крестного хода свой крестный ход, но только три дня спустя, вдвоем с келейником. Батюшка нес на груди маленькую икону Успения Матери Божией, благодаря Царицу Небесную и воспевая Ее Величие.
Еще в отрочестве в Орле Ванино сердце уязвилось любовью к монашеству. Два орловских монастыря: Успенский мужской и Введенский женский – с их таинственной монашеской жизнью, куда изредка ходили помолиться, воспринимались воображением мальчика спасительным Божиим ковчегом, а насельники – счастливейшими Божиими избранниками.
В женском монастыре подвизалась двоюродная сестра мамы, и монахини были нередкими посетительницами дома Крестьянкиных. Будучи еще совсем маленьким, Ваня не упускал случая, пока монахини за чаем беседовали с мамой, уединяться в прихожую, где висели их рясы и клобуки. Он примерял на себя эту ангельскую одежду, а заодно и монашескую жизнь.
Но не только монашеские одежды впечатляли Ваню. Он плакал вместе с монахиней Фросей в день Святой Пасхи, сопереживая ей, что не бывает в ее жизни светлой пасхальной заутрени: то она драит медный самовар красным кирпичом, готовя его на игуменский стол, чтобы был пасхальным, то занята другими послушаниями – приготовляя праздник для других. И из того, как много лет спустя вспоминал об этом батюшка, становится ясно, что не было возмущения в душе ребенка, но сострадание только и понимание жертвенной любви.
В двенадцать лет им была сделана первая заявка Богу о желании быть монахом. Он высказал эту сокровенную свою мечту елецкому епископу Николаю (Никольскому) – викарию правящего архиерея.
Владыка прощался с богомольцами, уезжая на новое место службы. Прощание близилось к концу, и иподиакону Иоанну тоже хотелось получить от архиерея напутствие в жизнь. Он стоял радом с ним и осмелился прикоснуться к его руке, чтобы обратить на себя внимание. Владыка наклонился к мальчику, тот был небольшого росточка, с вопросом: «А тебя на что благословить?» И Ваня в волнении произнес: «Я хочу быть монахом». Положив руку на голову мальчика, он помолчал, вглядываясь в его будущее. И серьезно сказал: «Сначала окончишь школу, поработаешь, потом примешь сан и послужишь, а в свое время непременно будешь монахом».
Все в жизни определилось.
Благословение архиерея-исповедника и мученика начертало образ жизни Ивана Крестьянкина во всей полноте. И помня об этом благословении, он следил только, как воплощается оно в жизни. И никогда больше не было волнений о будущем и бесполезных метаний.
«Не планируй сейчас свою жизнь, – советовал батюшка намного позднее, – молись: «Скажи ми, Господи, путь, в оньже пойду, яко к Тебе взяв душу мою». И увидишь чудо Божьего водительства по жизни. Главная цель – Богоугождение ради любви к Богу, из него возрастает спасительный плод. А как, какой дорогой, по каким ухабам пройти придётся – это дело Божие.»
До недавнего времени в келье батюшки в простой деревянной рамке висела маленькая фотография, на которой запечатлены два архиерея. А на обороте надпись, сделанная рукой священномученика архиепископа Серафима (Остроумова): «От двух друзей юному другу Ване с молитвой, да исполнит Господь желание сердца Твоего и да даст Тебе истинное счастье в жизни. Архиеп. Серафим».
А в то время юному другу было всего двенадцать лет, и он еще только стоял у истоков долгой взрослой жизни, а два архиерея уже шли своим крестным путем к своей Голгофе, своему мученичеству за Христа.
А когда встал вопрос о причислении владыки Серафима к лику святых, батюшка без колебания, но с душевным трепетом снял со стены эту драгоценную для него фотографию-святыню и отдал, чтобы приложить к материалам для канонизации.
Владыка Серафим (Остроумов) был правящим архиереем Орловской епархии с 1917 по 1927 год в самое тяжкое и скорбное время, когда гражданская война и богоборчество обозначили торжество произвола в стране. Его усилия к сохранению Церкви и Божиего Духа в народе вызывали жестокую травлю от власть придержащих и несколько раз прерывались арестами. И владыка Серафим подтвердил Божие благословение о жизни своего юного псаломщика- иподиакона, данное ему ранее владыкой Николаем (Никольским).
Теперь уже можно сказать, что архиерейское благословение исполнилось. Батюшка благодарил Господа за каждый прожитый день, и ни одного дня он не желал бы утратить из своей жизни, ибо все они – истина и милость путей Господних.
А память сердца навсегда сохранила воспоминания о тихом стуке в оконце родного дома, когда святой архиерей пришел поздравить своего иподиакона-посошника со днем Ангела.
Святость владыки Серафима была для Вани несомненна и ощутима уже и тогда. Его появление в храме, даже и незримое, извещала Божия благодать, которую он совводил в него своим появлением.
А когда пришло время, на рабочем столе архимандрита-старца появилась икона священномученика Серафима, благословившего его жизненный путь. Он молился с ним в юности, и молился ему в своей старости, прося помощи на последнем этапе своей жизни.
Святыми были Орловские архиереи, но мало чем отличались от них по своей духовной высоте отцы-священники. Каждый из них оставил в душе Вани незабываемый след. Имена их и особенности духовного делания хранятся в памяти сердца.
Обладатель единственной митры в городе отец Владимир Сахаров; ученый муж, орловский златоуст и благодатный старец отец Всеволод Ковригин; духовный отец и воспитатель мальчика и юноши Вани Крестьянкина – отец Николай Азбукин. Позднее батюшка отец Иоанн писал так: «Духовники и народ Божий жили единым духом, едиными понятиями и стремлением ко спасению. А власть вязать и решить, данная Спасителем духовникам, связывала их великой ответственностью за души пасомых, способствуя созиданию, а не разорению».
Духовное чадо оптинского старца Амвросия отец Георгий Косов из Спаса-Чекряка – Егор Чекряковский, как звали его в народе, к которому десятилетний Ваня совершил паломничество. Пребывание в доме отца Георгия в течение нескольких дней в атмосфере духовного подвига служения страждущим, болящим и одержимым людям, было незабываемым.
Вот как позднее вспоминал это паломничество отец Иоанн:
«Ранним летним утром трое мальчуганов отправились пешком из Орла в село Спас-Чекряк. По дороге резвились и много смеялись, шутки были безобидные, но настроение мало соответствовало понятию паломничества. Первая остановка с ночлегом была у отца Иоанна – брата чекряковского батюшки Георгия. Отец Иоанн, строгий подвижник-аскет, к ребятам не вышел, но ночевать у себя оставил. В доме царила благоговейная тишина, как в церкви, и паломники притихли и остепенились. А вечером самый маленький из них (это и был Ваня) залез на деревянную перегородку и в щель между ней и потолком увидел молящегося подвижника».
Впечатление от Божьего человека было настолько сильным, что Ваня долго не мог уснуть, рисуя в воображении его подвижническую жизнь по житиям святых. А когда утомленный таким трудом мальчик уснул, то увидел во сне входящего в комнату отца Иоанна, держащего в руках большие ножницы. Он подошел и произнес: «А теперь вот я твой язычек-то и подрежу». Ваня проснулся и все оставшееся до рассвета время покаянно вздыхал, переживая свое согрешение. Утром паломники, так и не повидав Божьего человека, продолжили свой путь.
В Спас-Чекряке, когда они пришли, было уже много народа. И после службы сам отец Егор распределял паломников по домам. К себе же в дом он взял самую старую матушку монахиню и самого юного Ваню Крестьянкина.
К отцу Георгию съезжались со всей округи и из дальних мест. На телегах привозили больных, бесноватых. Их сопровождали дюжие мужики, но и они не всегда справлялись с нечеловеческой силой, которая вдруг проявлялась в щуплых на вид одержимых при приближении к святыне. Отец Георгий, сельский батюшка в простом полотняном облачении, служил молебен Матери Божией пред Ее иконой. По окончани молебна он обходил молящихся, чающих здравия и утешения, помазывая их и кропя святой водой с копия. Ваня воочию увидел силу истовой молитвы священника, властно усмиряющей разгул бесовской силы в больных людях. Лица их преображались, они освобождались от мучительного подселенца и вновь обретали Божий образ. Исцеление происходило зримо.
Ваня прожил в доме отца Георгия неделю, молясь и наблюдая, как много может молитва праведника. Прожил недолго, а память о прочувствованном сохранил на всю жизнь. «Отец Георгий получил для служения полуразрушенный храм, – рассказывал батюшка, – и совсем умирающий, запущенный приход и стал молиться. Сначала один, и сегодня, и завтра один, и неделю один, и месяц. И не заметил, как за его спиной его молитва собрала паству. А благословение оптинского старца Амвросия открыло в семейном приходском батюшке – старца-целителя, изгоняющего бесов из страждущих. Только молитва и горение духа могут восстановить и стены храма и, главное, нерукотворные храмы – души заблудших и вернуть их Богу ожившими.»
Глаза маленького Вани видели живого человека, и сердце безошибочно определило в нем святого Божия угодника. А память сердца, молитвенная память об отце Егоре Чекряковском прошла через всю жизнь отца Иоанна, и благодарная молитва к святому праведному батюшке обращалась к старой его фотографии, висевшей в келии отца Иоанна еще со времен, когда о святости его речи не было.
Безоблачное счастливое детство Вани окончилось в 1917 году. «Наступило время такое, – говорил впоследствии отец Иоанн, – когда все и всех охватила тревога за будущее, когда ожила и разрасталась злоба, и смертельный голод заглянул в лицо трудовому люду, страх перед грабежом и наслием проник в дома и храмы. Предчувствие всеобщего надвигающегося хаоса и царства антихриста охватило Русь». С болью сердца вспоминал батюшка, как Орел прощался с российским христианским укладом жизни. Замолкла перекличка колокольного звона. Поехали в никуда на повозках, груженных гробами со скарбом, ветхие старицы из упраздненого монастыря. Их на время пригревали у себя богомольцы, и то ненадолго, под страхом быть обличенными в преступных симпатиях к гонимым. Радость жизни сменилась ежедневным ожиданием грядущей беды.
Ване исполнилось всего семь лет, но перемены в жизни были так вопиющи, что не могли остаться незамеченными восприимчивой детской душой.
Портрет государя, висевший в столовой, то исчезал, то вновь появлялся на своем законном месте, пока не пропал совсем, оставив о себе грустное напоминание яркими невыгоревшими обоями. Жизнь поблекла, выгорела от сокрушительного нашествия новых горячих идей и норм жизни.
Показательные суды над дорогими сердцу людьми, над владыками Серафимом и Николаем, над священниками сначала повергали в недоумение, но заставили быстро повзрослеть в размышлениях над всем происходящим. Одна за другой закрывались церкви Архиерейского Дома.
Ваня начал учиться, но занятия в школе прерывались часто – и надолго. С 1921 года школа закрылась совсем. Вместо занятий Ваня служил пономарем-псаломщиком в Ильинской церкви. Возобновив учебу в 1925 году, когда вновь открылась школа, он поступил сразу в седьмой класс.
Во всеобщем смятении и туге ободряющим для верующих орловчан было появление на улицах города старицы монахини – генеральши матушки Веры Логиновой. С суровым, мужественным лицом в апостольнике и рясе она разъезжала по Орлу в пролетке, как желанная помощница и советчица одним, и как неуловимая тень для бегущих по ее следу ищеек. Она приходила в дома, научая верующих сокровенной жизни в Боге, служа людям даром слова, веры, своей прозорливостью. Но оставалась в домах ровно столько, чтобы успеть избежать встречи с хранителями и блюстителями нового порядка. Без благословения матушки Веры не начинали никакого важного дела.
В это суровое безвременье тяготы новой жизни облегчали орловчанам и Божии люди – старцы и старицы. Их сила духа, тепло любви, жалости и сочувствия к людям, терпеливое шествие своим скорбным путем, а главное – мирствие души – все стало безгласной проповедью, которая была понятна лишь тем, кто не пресек своего христианского стремления к Богу.
И сам батюшка через много лет утешал смятенные души: «Я ведь человек-то старый, и во времена моей молодости, когда явно сокрушались устои былой жизни, облагодатствованные люди не дерзали объявить то время концом истории. А нынче дерзких много, а жить надо, спасаться надо, и милость Божия и теперь все та же».
А тогда в Орле матушка Анна – старица Введенского женского монастыря иносказательным языком вещала сначала о судьбах Церкви, а позднее – и о грядущем на страну гневе Божием – войне. Она буквально изображала то, что принесут с собой в Россию завоеватели, обегала вокруг церкви и изрыгала такие ругательства, что все в смущении думали, что ясный ум старицы помрачился, на паперти творила непотребное. Понятно же все стало только с пришествием в Орел фашистов, ибо они творили буквально все то, о чем пророчески вещала старица.
Христа ради юродивые Афанасий Андреевич Сайко и Пал Палыч Кадило являли Божью любовь к жизни в это суровое время. Для Божьих людей и вокруг все Божие, и в радости, и в скорби все Господь за руку ведет. Иди, да радуйся, только береги это неоцененное водительство чистотою сердца и любовью.
Маленького Ваню Афанасий Андреевич любил и уделял ему много внимания. Даже брал его к себе, в свою убогую келью на ночлег, и спать им приходилось вместе на его жестком подвижническом ложе. Это воспитание в духе незримо делало свое дело. Так Ваня рос у ног Божьих людей, под их присмотром и водительством.
В 1923 году в жизни Вани состоялась встреча, которая стала особенной вехой в жизни. Староста Ильинской церкви Петр Семенович Антошин пригласил его поехать в Москву. Москва со своими святынями произвела на тринадцатилетнего мальчика очень глубокое впечатление. Но более всего окрылила встреча в Донском монастыре со Святейшим Патриархом Тихоном и благословение, от него полученное. Благодать патриаршего сана, благодать мученичества живо восчувствовалась душой. Батюшка уже в старости говорил, что до сих пор чувствует ладонь святого Патриарха на своей голове.
Только в 1929 году окончил Ваня школу, которая не оставила каких-либо ярких впечатлений. Ибо, как вспоминал батюшка, он в то время был весь поглощен церковной жизнью и осмыслением того, что вошло в противоречие с ней.
По окончании школы, поучившись на бухгалтерских курсах, он приступил к работе, по-прежнему оставаясь ревностным богомольцем и церковным человеком. Но поработать пришлось недолго. Лихорадка всеобщего сокрушения сказывалась и в большом, и в малом. Частые авралы на работе сбивали все порядки жизни, почти не оставалось возможности посещать богослужения. И молодой человек, по сути своей не бунтарь, неожиданно воспротивился: «Я не причина вашей отсталости, я и не жертва ее ликвидации». Наутро был вывешен приказ о его увольнении.
Но, оставшись без работы, он заволновался. Мамочка к этому времени начала уже сильно прибаливать, и огорчить ее происшедшим сын не мог. Он добросовестно каждый день уходил на несуществующую работу. А когда пришла пора принести домой зарплату, он вынул из футляра свою любимую скрипку – подарок Афанасия Андреевича Сайко – и расстался с ней. Футляр же еще долго висел на своем месте, храня его тайну, он поехал с юношей и в Москву, и был с ним вплоть до ареста, напоминая о случившимся и уча мудрости жизни.
Время шло. На следующий месяц продавать безработному было уже нечего, и пришлось дома поведать обо всем происшедшем. Все попытки устроиться на работу в родном городе успехом не увенчались, он попал в разряд неблагонадежных. Но и это не было случайностью, даже ошибки человека Господь обращает во благо, если довериться Его Промыслу.
Встал вопрос, что же делать дальше?
И вспомнилось Ване первое посещение Москвы тринадцатилетним мальчиком, ее святыни, незабываемая встреча с Патриархом. Все чаще дома Ваня заговаривал о Москве. Мама, не решаясь сама ответить на вопрос сына, отправила его к матушке Вере Логиновой из уст благодатной старицы узнать волю Божию. Матушка благословила Ивана жить в Москве, а встречу с ней в будущем назначила на Псковской земле. И эти ее пророческие слова о жизненном пути Вани Крестьянкина свершились более чем через сорок лет. Память его сердца хранила образ старицы, и молитва о ней, и молитва ей сопутствовали ему всю жизнь до пещер Богом зданных.
