Монастырь
В Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь отец Иоанн приехал в 1967 году 5 марта по новому стилю в день памяти преподобномученика Корнилия вдвоем со своим академическим другом епископом Питиримом. От станции до монастыря друзья шли пешком, и монастырь встретил их праздничным звоном «во вся тяжкая». Начиналась Божественная литургия. Помолившись за службой, батюшка остался у раки святого игумена монастыря. Он приклонил в молитве главу к его мощам, испрашивая благословение на жительство в монастыре.
С радостным, легким настроем пошел он к наместнику архимандриту Алипию, ощущая в чувстве сердца, что благословение преподобномученика Корнилия уже получено. С самым теплым участием и братской любовью встретил отца Иоанна наместник, и не откладывая на завтра, тут же повел его в братский корпус. Они поднялись на второй этаж. Послушник открыл запертую на ключ дверь, и наместник ввел батюшку в небольшую узенькую комнату с одним окном. Переступив порог келии, батюшка замер. Он видел эту комнату раньше, когда еще вопрос об уходе в монастырь для него не стоял. В легком сне-полудреме он видел себя в узкой комнате с одним окном, а под потолком реял необыкновенной красоты ангел. Воздушная белая вуаль прикрывала его грудь и слегка колыхалась от движения крыльев. И отец Иоанн услышал определение о себе. С ласковой улыбкой ангел произнес: «Всю жизнь будешь мотаться». Отец Иоанн очнулся. Видение взволновало его, вещее сердце свидетельствовало о божественном происхождении виденного. И вот теперь именно эта комната и оказалась его келией, напоминая об определенном свыше предлежащем ему пути. – «Всю жизнь будешь мотаться».
Нет, отец Иоанн никогда не предавался мечтаниям в отношении монашеской жизни. Он, еще будучи в Троице-Сергиевой Лавре, любя преподобного Сергия и подвиг жизни этого святого, выписал для себя слова его завещания: «Уготовайте душу свою не на покой и безпечалие, но на многие скорби и лишения». Понятия о скорби и лишениях были для отца Иоанна знакомы, он с детства видел их воплощение в жизни, он и сам вкусил их горечь и в них обрел сладость божественных утешений. Но вот слово «мотаться», да еще на монашеском пути, мало, что говорило для него в тот час.
За десять лет жизни священником на приходах отец Иоанн достаточно глубоко познакомился с писаниями святых отцов. У него собралось множество святоотеческих книг, которые существенно пополнили монастырскую библиотеку. Духовные чада, зная о любви отца Иоанна к книгам, находили для него редчайшие для того времени дореволюционные издания. Батюшка изучал по ним грамоту монашеской жизни, но ни одно монашеское понятие не подходило к слову «мотаться».
Отец наместник вывел отца Иоанна из задумчивости, благословил нового насельника и, уходя, произнес на прощание: «Вот из этой келии тебя и выносить будут».
Дольше предаваться думам отцу Иоанну было некогда, предстояло обустраивать келью. Работа по наведению порядка много времени не заняла. Он взял себе в келью то, что когда-то называлось мебелью, но за ветхостью и ненадобностью было выкинуто в сарай. Обгорелый книжный шкаф притулился к печке, три колченогих этажерки, диванчик, лечь на который во весь рост не представлялось возможным, настолько он был мал, узенькая железная кровать с панцирной сеткой, на которую тут же был водружен деревянный щит и одностворчатый одежный шкаф, видавший на своем веку уже не одного хозяина. Старый кухонный стол со снятыми дверками занял центральное место у окна. Но этот убогий вид сохранялся недолго. В один из дней келия вдруг преобразилась. Убожество сокрылось под сияющим белизной облачением. И в келии стало светло и празднично. А когда заняли свои места иконы и на этажерках разместилось множество рукописных тетрадей, скопивших в себе ответы на насущные вопросы по богослужебной практике и духовничеству, келья одухотворилась, ярко свидетельствуя о том, кто в ней поселился. Такой батюшкина келия сохранялась до последних дней его жизни.
Иконы были самые разные и по стилю, и по времени написания, и по мастерству. Но всех их объединяла одна общая черта, каждая имела свою личную предысторию и пришла к батюшке не его произволением, но водимая невидимой рукой Промысла Божия.
Большая центральная икона Спаситель с Чашей была написана в живописной манере старой больной монахиней. Отец Иоанн получил эту икону на молитвенную память из ее уже холодеющих рук.
Две боковые иконы: преподобный Серафим Саровский «Моление на камне» и Матерь Божия «Умиление» письма сестер еще старого Серафимо-Дивеевского монастыря укрылись под кров батюшкиного дома от гонителей. Иконы жили в ожидании, когда можно будет вернуться в родную обитель. И, слава Богу, дождались этого светлого дня. Батюшка проводил святыни во вновь открывшийся монастырь.
Древняя икона святого апостола Иоанна Богослова – благословение духовного отца при постриге.
А Матерь Божия «Знамение» – благословение мамы, семейная домашняя икона, воспоминания о которой были особенно дороги батюшке, ибо связаны они с тяжелыми, но впечатляющими событиями детства.
В один период жизни трудности поставили маму Елисавету Илларионовну пред необходимостью продать скупщикам кое-какие вещи. В дом пришли торговые люди, но ничего кроме иконы «Знамение» Матери Божией не привлекло их внимания. Ваня видел, как заволновалась мамочка, прижимая икону к груди, ограждая ее от посягательств, он видел на глазах мамы слезы. А мама, проплакав всю ночь, в смятении помыслов, заснула только под утро. И увидела в легком сновидении свой маленький домик, и над ним – Матерь Божию, покидающую их. Мама проснулась с твердым решением икону не отдавать. И сколько ни ходили к ней покупатели, мама оставалась непреклонной. А Матерь Божия Сама помогла семье прожить этот бедственный период. Позднее этой же иконой мама благословила Ваню, вступающего в самостоятельную жизнь. А впоследствии батюшка, навсегда запечатлевший в своем сознании материнское благословение, скажет: «И трепетная материнская рука осеняет крестным знамением повзрослевшее чадо, благословляя на выбор жизненного пути, и дрожащий от волнения материнский голос с чувством произносит: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа», освящая неведомые пути предлежащей ему жизни».
Так отец Иоанн мог рассказывать о каждой иконе и даже о бумажных иконках, если его спрашивали. Они все пришли в его жизнь через чьи-то дорогие ему руки.
Приведя келию в жилой вид, отец Иоанн вышел на монашеское послушание, ему благословили нести череду седмичного священника. И очень, очень скоро слово «мотаться» определилось самой жизнью, ею раскрыв его смысл. Частые поездк по сельским приходам тоже стали его уделом. А в келье отца Иоанна в постоянное напоминание о том, что Богом определено ему такое житие, появился под потолком слепок ангела. И всякий раз, когда уставший он падал в изнеможении, в сознании ободряюще звучали вещие слова: «Всю жизнь будешь мотаться».
Так свыше определился монашеский путь отца Иоанна Крестьянкина и монашеское его делание.
За порогом монастыря он оставлял ту активную внешнюю деятельность, которая поглощала много сил и времени в миру. Теперь он надеялся устремиться к главному: к Богу, к молитве. Но так хотел человек, а монаху Бог определил путь, в котором для своих желаний и хотений оставалось сил и времени еще меньше, чем на приходе. Год отец Иоанн жил сокровенно от многих своих духовных чад. Он не отвечал даже на письма собратьев по служению, пока однажды к нему не пришел отец Наместник, держа в руках конверт. В письме давний друг отца Иоанна отец Виктор Шиповальников спрашивал отца Алипия: «Куда Вы девали нашего Ванечку?»
По благословению отца Наместника письменное общение было восстановлено. И тогда отец Иоанн еще не подозревал, что настанет время, когда ему придется получать поток писем, не отвечать на которые ему не позволит его пастырская совесть. И чем больше он будет отвечать, тем обширнее потечет этот поток.
Уроки внутреннего монашеского делания, полученные отцом Иоанном еще в Глинской Пустыни с ее строгим уставом, поучения старцев и их живой пример позволили ему органично войти в строй жизни Псково-Печерского монастыря. Да и сам монастырь – удел Матери Божией с его пещерами, благоухающими Святым Духом; братия, с их сердечной простотой, искренним смирением и живой верой в Промысл Божий, ввели нового насельника в иной мир. Он нашел здесь то, о чем тосковала и болезновала душа в годы странничества в миру. Тишина пещер, наполненная дыханием неземного мира, ощутимо воспринималась единым вздохом молитвы многочисленных насельников обители с XV века и доныне. Всё и все здесь свидетельствовали о жизни Духа.
О своем монашеском бытии батюшка говорил еще меньше, чем о всей прошлой жизни. Да и что было говорить? С пяти часов утра на ногах, как и все. И всё в его жизни как у всех насельников. И это было, действительно, так. Сокровенное же стало недоступно человеческому вниманию и любопытству. О внутреннем его делании можно только догадываться по плодам, вызревавшим в тех, кто прибегал к его духовному руководству. Только Господь и духовник внимали его внутреннему деланию. Иногда завеса тайны его сокровенной жизни вдруг в беседе пред кем-то приоткрывалась, но ровно настолько, чтобы почерпнуть оттуда необходимый жизненный урок, но и тайну и урок увозил с собой собеседник батюшки. И опять все было как у всех и он был, как все.
Очень недолго пришлось отцу Иоанну побыть в молитвенном уединении. Прошло немногим более года, как потянулись в монастырь паломники с тех приходов, где он когда-то служил. Не оставались безучастны к нему и печеряне. А пришло такое время, когда поехали в монастырь паломники и со всего света. И батюшка пошучивал: «Недаром мы на Международной улице живем, вот и мы, насельники, стали международными».
Все было на виду у всех. Сразу по окончании Литургии начинался прием. В алтаре решались вопросы с приезжим священством, на клиросе ждали своей череды присные, приехавшие с батюшкой, в храме ожидали местные прихожане и приезжие паломники. Батюшка выходил из храма в окружении множества людей, когда время подходило к обеду. Но и на улице подбегали запоздалые вопрошатели и любопытные, чье внимание привлекала собравшаяся толпа. И любопытные, полюбопытствовав, обретали в центре толпы сначала внимательного слушателя, а в будущем и духовного отца.
Прикоснувшись однажды к феномену Божественной Любви, явленному в отце Иоанне, люди возвращались к нему, чтобы опять и опять почувствовать близость Божию, открывшуюся им в общении с батюшкой.
Очень скоро за отцом Иоанном закрепилась меткая характеристика «скорый поезд со всеми остановками». Ходил он очень своеобразно, не ходил, а скользил, как светлый луч, неуловимо, плавно и быстро. Если он был ограничен во времени каким-то послушанием и пробегал мимо протянутых к нему за благословением рук, то тогда пастырская совесть его не была спокойна. И пробежав, он частенько так же быстро возвращался и скороговоркой спрашивал: «Ну, что у тебя там?». А поскольку ждать объяснений, с чем подошел человек, было некогда, батюшка начинал сразу отвечать на незаданный ему вопрос. В эти минуты он, сам того не желая, выдавал свое сакраментальное ведение о человеке и его жизни.
Добравшись до своей келии только со звоном колокола к обеду, он буквально сбрасывал клобук и мантию и убегал. После обеда путь от трапезной до келии длился не менее часа, и опять в толпе. И в келье его уже ждали посетители, на вечер же назначался прием отъезжающих в этот день. И так ежедневно. Не день, не месяц, а из года в год, пока Господь давал силы. В своей феноменальной памяти батюшка долго, долго хранил имена тех, кто к нему обращался и обо всех молился.
Молился ночью, а сколько спал – об этом умалчивал. Он умалчивал о себе, но советы в отношении продолжительности ночного отдыха были определенными. Батюшка рекомендовал придерживаться правила преподобного Серафима Саровского – спать семь часов: три часа до полуночи с десяти до двенадцати и один час после полуночи. Часы до полуночи идут за два часа. У самого же у него частенько прием посетителей продолжался далеко за полночь.
Утром, если не было праздника, после братского молебна батюшка вставал к жертвеннику и по его свидетельству толпы людей – старые и молодые, юные и младенцы, тесня друг друга, проходили перед ним. Шли семьями, соединяясь в большие групы по городам и весям, шли и те, кто только вчера попросил его молитвенной помощи в своих скорбях, и те, с кем не прерывалось общение многие годы. Батюшке не нужны были записки, он воочию видел тех, о ком воссылал свои моления и прошения Богу, вынимал и вынимал частички о всех. Он поспешал, как и проходящие перед ним, чтобы всех помянуть до Херувимской песни, омыть их грехи в Чаше Жизни, и тем помочь, облегчить тяготы и скорби.
Позднее, когда силы стали убывать, батюшка свидетельствовал: «Вот я – на службы теперь хожу редко, больше дома молюсь, но и в этом много ценного, никто не отвле¬кает меня от молитвы посторонними разговорами. Ну, а как поминать начну, тут уж вся келья напол¬няется людьми: и живущими, и отшедшими, и все живы, и все толпятся и спешат, напоминая о себе и своих родных».
Люди, чувствуя реальную помощь Божию по молитвам отца Иоанна, оставались около него навсегда, получая уроки о жизни в Боге и о Божией любви, которая обильно изливалась на них через батюшку.
Первые восемь лет пребывания в монастыре при наместнике отце Алипии батюшка определял такими словами: «Страх Божий и любовь к Богу были путеводителями насельников в жизни». Давлению извне, которое осуществляла богоборческая власть, противостояла вся братия монастыря вместе со своим наместником. Собранные в обитель по зову Божию, они верою в Бога и Его всеблагой Промысл еще до этого прошли сквозь тяжкие жизненные испытания войной, искус темницами, заточением и изгнанием, другие в буквальном смысле скитались по горам и ущельям земли (цитата). И они, подобно древним отцам, мужеством веры побеждали неверие и творили правду. Они с тем же терпением проходили предлежащее им поприще, взирая на Начальника и Совершителя веры Иисуса (цитата). И многие из насельников уже зримо являли плоды праведности: наместник архимандрит Алипий, по определению святого старца Симеона «глазастый, зубастый и когтястый» — стоял на страже монастыря и монашеской жизни; схиархимандрит Пимен, архимандрит Иероним, архимандрит Серафим, иеродиакон Анатолий светили миру своей верой, терпением и кротостью. Молитвами братии, мужеством и неустрашимостью отца Наместника монастырь выстоял в лютую годину новых гонений в начале 60-х. Господь связал занесенную над монастырем карающую руку безбожников.
Уполномоченный по делам религий не мог войти в монастырь, не прочитав уставной молитвы: вратарник – старец монах Аввакум был непреклонен. А отец Алипий, оправдываясь перед рассерженным начальством, пряча улыбку в усы, говорил: «Ну, что я с этими дураками сделаю?» Он любил этих старых, умудренных свыше монахов, и сам следовал их мудрой простоте, обезоруживающей гордыню.
Отец Иоанн благоговел перед братией монастыря и видел в них уже здесь, на земле небесных жителей. Часто в беседах с посетителями приводил назидательные примеры из их жизни, показывая как здесь, сейчас зримо совершается подвиг спасения, и ничто не мешает людям жить в Боге.
Вскоре после прихода в обитель отец Иоанн серьезно заболел, силы покинули его, он пожелтел и таял на глазах. Его пособоровали и причащали ежедневно, но улучшения не наступало. Монастырь молился о болящем. В один из самых критических дней навестить больного пришел отец наместник. Ударив посохом по полу и пристально вглядываясь в него, он произнес: «Ты что, отец Иоанн, умирать собрался? Нет, дорогой, ты нам еще нужен. Нет, нет, не умрешь. Поживешь, потрудишься».
А вечером батюшка уловил за дверью своей кельи какое-то движение. В дверь легонько постучали, и он, собрав все силы, ответил: «Войдите». Прошло некоторое время, пока искали ключ, пока неумело орудовали им в замочной скважине, но когда открылась дверь, первое, что увидел батюшка – большой образ Царицы Небесной, входящий в его келью. Это была икона «Взыскание погибших». Батюшка был потрясен. Больше он ничего и никого не видел от избытка переполнивших его чувств.
Позднее батюшке объяснили, что икону привезли ему в дар из Касимова. Икона из разоренного женского монастыря была спрятана в домике монахини, которая ежедневно прочитывала перед ней акафист Царице Небесной. Умирая, монахиня завещала икону «Взыскание погибших» отцу Иоанну.
Все вместе – посещение Царицы Небесной, и со властью сказанное слово отца наместника возымело действие – больной начал поправляться. И скоро был уже в строю.
А икона Матери Божией «Взыскание погибших» ознаменовала свой приход в монастырь еще одним чудом.
Под праздник в честь этого образа 4 февраля в Сретенском храме была торжественная служба. Икона Матери Божией стояла в центре храма, служба завершалась, уже читали Первый час, когда из-под пола в храм начали врываться клубы дыма. Внизу, под Сретенским храмом хранились бочки с краской и тлевшие промасленные тряпки воспламенились, случись это даже на пол часа позднее, когда все уже ушли из храма, пожар был бы неминуем. Так Матерь Божия спасла обитель от беды.
Жизнь шла заведенным в монастыре порядком – время отсчитывало седмицы. После недели служб начиналась неделя исповеди, потом молебнов, потом панихид. Благодатное время – общение с кающимися на исповеди органично переходило к молебнам – к общению со святыми и испрашиванию их предстательства за живых. Потом, что полюбилось особенно, молились в пещерах о усопших. И здесь Божия благодать стирала грань земной и небесной жизни. Молящиеся бегали за порхающим с кадилом по пещерам батюшкой и каждый ощущал рядом с собой и своих родных и близких, отшедших в вечность. А отец Иоанн еще каждое свое служение непременно предварял беседой, касаясь в ней и дневного Евангелия и апостольского послания, но самое главное и удивительное в этих кратких беседах было то, что в них он отвечал на вопросы, которые таились в душах предстоящих здесь людей.
В 1970 году серьезно заболел братский духовник монастыря Божий старец архимандрит Афиноген, ему шел восемьдесят девятый год. Отец Наместник решил облегчить его подвиг и назначить духовником отца Иоанна. Но тут случилось непредвиденное, обычно послушный иеромонах решительно и категорично отказался принять на себя это послушание. Отец Алипий пытался его уговаривать, но «нашла коса на камень». Не мог отец Иоанн при живом и таком опытном духовнике заступить на его место. И тогда отец Наместник прибег к наказанию ослушника. Он лишил отца Иоанна всех послушаний вообще, заявив: «Отца Иоанна ничем не нагружать, пусть только в трапезную ходит».
И потекли дни душевного томления, оказалось очень тяжело выйти из колеи общей монастырской жизни, чувствовать свою отчужденность от общего дела. Да и народ все ехал и ехал, и искал встреч со своим духовником – наставником. Постепенно батюшка стал выходить к приезжим. И не раз из окна дома наместника раздавался зычный голос отца Алипия: «А куда это Иван пошел?». Но постепенно интонации голоса менялись, извещая о прощении провинившегося. А отец Афиноген тем временем поправился, и вернулся к своим духовническим обязанностям. Только почаще стал он благословлять отца Иоанна провести братскую исповедь, и тот с любовью шел исполнить благословение отца Афиногена, который до конца своих дней оставался братским духовником. А отец Иоанн продолжал нести свое основное послушание седьмичного иеромонаха.
В 1970 году на праздник Святой Пасхи отца Иоанна наградили саном игумена. А в 1973 на праздник Благовещения Пресвятой Богородицы надели на него митру. Батюшка же, искренне смущенный своим недостоинством, говорил: «Нет, нет, не истолкла меня еще жизнь, чтобы мне достойно золотой крест на персях носить». Прочитали над главой его молитву, а у него одна дума: «Господи, что я с этим делать буду?». А уж когда митру то дали, то и совсем дух его оробел, и как он объяснял: «Дали то не по заслугам, а выходить кому-то надо, вот и нужен я стал как архимандрит. И надели на меня митру, как на болванку, а ведь положено только через сорок лет и то по особым заслугам».
И опять возвращался он памятью сердца в свое детство и видел единственную на весь город митру на главе почтенного орловского старца. А 65-летний батюшка склонял свою главу, отягченную думами о «терновом венце» – о митре, ведь она только это и значила для него, только в этом и был и есть ее смысл. И горько сетовал он, видя современное, совсем иное отношение к награде: «Раньше и на камилавочку с почтением смотрели, а теперь скуфья-то вроде шапки». И как искренне радовался батюшка наградам собратий, также искренне сетовал о своем недостоинстве.
С самого начала служения отца Иоанна в монастыре за ним закрепилось еще одно послушание. Частенько в престольные праздники на деревенских приходах, да и в храмах Пскова его отправляли служить туда в сослужение с Владыкой, а иногда и самостоятельно. Он ехал в любое время года, в любую погоду, ехал с радостью, ощущая реальную близость того святого, чью память празднует Церковь в этот день.
С момента получения указа о поездке в келье батюшки поднимался переполох – сборы. Все необходимое для службы он брал с собой, собирал подарки певчим. Непременно покупались цветы к праздничной иконе. И никогда и никто не слышал от отца Иоанна слов неудовольствия или ропота, хотя поездки бывали и трудные.
Однажды ему пришлось выезжать с прихода на тракторе, с картофельным мешком на голове. Непогода разыгралась так, что никакой вид транспорта не мог проехать из-за раскисшей дороги. А вернуться в монастырь было необходимо без задержки. В деревне на постое оказался трактор, но комсомолец-тракторист, добродушный парень, опасался выговора за пособничество попам, и его долго пришлось упрашивать. Вот тогда-то, соглашаясь помочь, он и поставил условие, чтобы замаскировать батюшку под мешок картошки. Проделали в мешке отверстия для глаз и для носа, чтобы не задохнуться, и поехали. Поездка завершилась благополучно. А батюшка с юмором вспоминал, что, если в молодости он удостоился наименования «чурбан с глазами», то под старость он буквально стал «мешком картошки».
В 1978 году в четверг на первой неделе Великого поста батюшку благословили ехать в Пюхтицы на монашеский постриг. А духовных чад его собралось в в Печоры в это благодатное время много. Обычно батюшка в первую неделю Великого поста совершал пространную общую исповедь, как он говорил: «Водил говеющих в баньку». Исповедь завершалась в пятницу, когда уже каждый на свое покаяние получал разрешительную молитву. После такой исповеди чувствовался духовный подъем, легкость и умиротворенность души. Но на сей раз собравшиеся лишались этой ожидаемой духовной поддержки. Батюшка утешал опечаленных: «Молитесь, чтобы меня не задержали, и чтобы к вашему отъезду я вернулся». Исповедоваться же благословил без него: «Вот времена нынче настали. Девицы юношам исповедоваться будут. Но причащайтесь, меня не ждите», – сказал он, прощаясь. Возвратился батюшка из поездки в воскресенье и совершенно больным, но превозмогая болезнь, отъезжающих проводил.
Поездка же в Пюхтицы оказалась очень напряженной. Еще дома батюшка чувствовал некоторое недомогание, добравшись до монастыря он расхворался окончательно, поднялась высокая температура. Но болеть было не время. Надо было исповедовать монастырского священника, готовившегося к постригу, а также и послушниц, подклоняющих свои главы объятиям Отчим. После исповеди – беседа о монашестве, о предлежащем им узком, но спасительном и радостном пути под кровом Божиим. По окончании этой беседы, не успев отдохнуть, он услышал кроткий стук в дверь своей кельи и ласковый, но настоятельный голос матушки Игумении: «Батюшка, Вы не устали, надо бы вот еще то-то и то-то сделать». И уже далеко за полночь пожелал беседы-исповеди владыка Алексий.
Болезнь не была запрограммирована в этой поездке. И батюшка выдержал всё. Но когда он вернулся домой, ему надолго пришлось отдавать дань болезни.
Последняя в жизни отца Иоанна поездка на приход в Горомулино была тоже запоминающейся. За два дня, что ему пришлось там служить, проливной дождь превратил местность в сплошное болото. О том, чтобы за батюшкой пришла машина, и речи быть не могло. Нашли тарантас на высоких колесах, на повозке соорудили нечто похожее на возвышающуюся лавку и на нее водворили почтенного пассажира с чемоданом. Лошадка наощуп медленно стала пробираться сквозь это разливанное бездорожье. Ехали долго и, когда, наконец, добрались до проезжей дороги, где ждала машина, возница и седок были насквозь мокрые и сплошь покрытые грязью. А лет отцу Иоанну тогда было уже немало, ему шел 76-й год.
Навык же подчинять свою волю воле Промысла Божия помогал ему выдерживать всяческие испытания и мирствовать душой во всех жизненных ситуациях и невзгодах. Богослужения, совершаемые отцом Иоанном, своей благоговейностью, красотой и духовностью приближали людей к Богу, влекли души к небу. И если в обитель не могли приехать верующие с дальних приходов, то Богу было угодно, чтобы к ним ехал посланец Божий – благоговейный служитель и привозил с собой радость праздника и чувство живого общения с Богом. И все приходы, на которых батюшка служил, остались в памяти его сердца незабываемым впечатлением, он зрел, как свет Христов озарял унылую среду вымирающих деревень.
Поездки на приходы продолжались до 1986 года и прекратились лишь с уходом на покой Владыки Иоанна, да и по возрасту батюшке стало уже трудновато трястись по дорогам.
И еще одна обязанность долгие годы была возложена на отца Иоанна от священноначалия. Ежегодно он ехал в Москву на прием к Патриарху за миром для епархии. Эту поездку как правило приурочивали к его месячному лечебному отпуску. А лечение было своеобразное. Свою душу батюшка питал поклонением дорогим с молодости московским святыням. Он обходил все действующие церкви, был у Илии Обыденного, поклонялся Иверской иконе Матери Божией в Сокольниках, «Нечаянной Радости» в храме Воскресения Словущего, «Споручнице грешных» в храме святителя Николая в Хамовниках и, конечно, молился в Измайловской церкви – своей духовной колыбели. Непременно бывал в Лавре у преподобного Сергия, служил панихиды у дорогих могил – Святейшего Патриарха Алексия и митрополита Николая.
Трудовой день в отпуске был у отца Иоанна намного напряженнее, чем монастырские будни. Весть о приезде его в Москву быстро облетала город. И начинались встречи, приемы, беседы. Поездки в отпуск в Москву продолжались до 1984 года, когда уставший до последнего предела организм потребовал о себе некоторого попечения, так началось уединение в лесу. Письма скорбящих и болящих догоняли батюшку и там, но в храме Отца Небесного, на природе в уединении о всех требующих помощи и утешения молиться было еще легче.
В одну из последних поездок в Москву в Переделкино у отца Иоанна состоялась беседа с Патриархом Пименом, и из уст Патриарха он услышал со властью сказанные слова, которые определяли курс Церковного Корабля на будущее – это были слова-завещание. Оставшись один, батюшка записал для себя эту беседу, на скрижали же его сердца слова легли, как компас, которым он проверял правильность ориентации в нынешнее смутное время.
Завещание звучало так:
1. Русская Православная Церковь неукоснительно должна сохранять старый стиль – Юлианский календарь, по которому она преемственно молится уже тысячелетие.
2. Россия, как зеницу ока призвана хранить завещанное нам нашими святыми предками Православие во всей чистоте. Христос – наш Путь, Истина и Жизнь. Без Христа не будет России.
3. Свято хранить церковно-славянский язык молитвенного обращения к Богу.
4. Церковь зиждется на семи столпах – семи Вселенских Соборах. Грядущий восьмой Собор страшит многих, но да не смущаемся этим, а только несомненно веруем Богу. И если будет на новом соборе что-либо несогласное с семью предшествующими Вселенскими Соборами, мы вправе его постановления не принять.
Святейший год из года принимал отца Иоанна, как посланца полюбившейся ему навсегда Псково-Печерской обители, живо интересовался ее жизнью, ее старцами, которых он помнил еще со времен, когда сам был ее насельником. Став же у кормила российского церковного корабля, он не раз говорил батюшке, что в тайниках своей души носит печаль по монашеской жизни с ее простотой и простодушием, сквозь которые зрится незамутненный образ Христов.
До 1975 года монастырская жизнь, направляемая сильными молитвами Божиих старцев и твердой рукой отца Алипия, текла для монастыря без особых потрясений. Лихорадило внешних врагов, тех, кто не хотел мириться с живучестью монастырского корабля. Трудно было поступить в монастырь, государственный аппарат просеивал каждого кандидата, но те, кто умудрялся просочиться сквозь эти игольные уши бюрократических препон, оказывались в теплице с особым климатом и уходом. Молодежь видела возросших на ниве Божией людей силы и духа. Было у кого учиться живой вере, было, где приклонить главу, низлагаемую вражьими помыслами. Поросль льнула к старцам. Еще жива была память о только что отшедших в мир иной Валаамских старцах-исповедниках. Сердца насельников обители, согретые их любовью, умы, напитавшиеся их рассказами о Божием пути в жизни и их сакраментальным ведением о нем, очевидное для всех их живое общение с миром потусторонним – все было школой духовной жизни.
Но духоносные старцы были уже старенькие, и один за другим начали покидать земное поприще, а подрастающее поколение еще не успело созреть настолько, чтобы восполнять эти утраты.
Смертью отца Алипия завершился очень значительный период в жизни монастыря. Этот воин Христов, пробираясь сквозь общие для всех в то время препоны, сумел возродить к жизни не только храмы и стены обители, но и вдохнуть истинно Божий Дух во многих людей. Он вызывал к жизни где-то глубоко потаенно тлеющий в них дух веры.
С уходом отца Алипия началась в монастыре видимая смена поколений. Очень, очень скоро вслед за ним пошли в вечные обители те, кто составлял духовное ядро монастыря. Земной ангел и небесный человек схиархимандрит Агапий-Афиноген; схиархимандрит Пимен – пустынножитель, 31 год подвизавшийся на горах Кавказа, с сияющим неземным светом ликом и юношеским чистым тенором, до последнего издыхания славящий Господа; архимандрит Иероним, согревающий простотой, искренностью и любовью. И многие, многие другие, те, кто скорбями приобрел в жизни многостороннюю опытность и как похвалу опытности – страх Божий, дарующий благодать и вразумление на все, от малого до великого.
На этом воспоминания отца Иоанна закончились.
Но жизнь продолжалась. Мы видели то, что он делал и слышали, что говорил.
С приходом в монастырь нового наместника и нового пополнения желающих «вкусить жития монашеского», мир начал вторгаться в монастырскую жизнь и теснить ее и изнутри, и извне.
Внешнее давление от власть придержащих опять принимал на себя наместник. Внутреннее же нестроение и дух мира несли с собой вновь приходящие послушники, а их было большинство. Батюшка в это время ставший братским духовником только грустно покачивал головой: «Кого мир народил, тем и Бог наградил». Не прошедшие жизненных испытаний трудом и прискорбностями, изнеженные мирскими соблазнами и вольностями, они высоко ценили свой «подвиг» – уход из мира. Многие, за редким исключением, не понимали, что сделали только первый шаг к иному мировосприятию и надо начинать внимательно учиться и усердно трудиться. Внешне твердо и непреклонно осудившие мирское прошлое, по внутреннему своему состоянию на деле они оставались малодушными пред необходимостью самоотречения и пред всякой скорбью и теснотой.
Не начав еще быть и послушниками, они уже осуждали и монашество. Батюшка скорбел. Сам, приняв Промысл Божий единственным путеводителем по жизни, глубоко прочувствовав, что все Богом посылаемое или попускаемое неизменно призвано вести человека ко спасению, он говорил об этом и всем, к нему приходящим. Он являл эту свою никем и ничем непоколебимую веру во всех обстоятельствах и обстояниях жизни монастырской. Он неизменно хранил мирность помыслов и ровность настроений. А верность заветам Христа, основанная на подлинной христианской любви и к правым, и к виноватым, была очевидна для всех.
Батюшка постоянно напоминал, что начальствующие, как золото испытываются в горниле, а мы с вами, как серебро. Но среднее поколение, заставшее еще монахов старой школы и старцев, не приняло нового молодого наместника, не прошедшего монашеского искуса, возжелало самостоятельности и ушло на приходы.
Вера же и верность молодых послушников испытывалась необходимостью самоотречения и часто, очень часто страсти, вскормленные на распутиях жизни, побеждали и гнали их вспять за стены монастыря. Животворный страх Божий, созидающий жизнь, уступил страху человеческому, а с ним ожило человекоугодие и лукавство. Трудно приходилось начальствующим, и не менее трудно и скорбно и послушникам. Мирской бунтарский дух не давал главе подклониться под иго послушания. А батюшка, зря в корень всего происходящего говорил: «Любви совсем не осталось в мире. Любовь – мать, а благодарность – ее дитя. Вот и благодарности тоже нет». И сколько раз он лил слезы над головами отступивших от своей первой любви к Богу и к монашеству. А сломленный своеволием и самомнением монах тоже скорбно вздыхал, но изменить ничего не мог, не хотел. Батюшка же в очередной и последний раз давал назидание любовью во след уходящему: «Вот и ты шесть лет топтал эту землю, политую слезами и освященную молитвами праведников и кровью преподобномученика Корнилия. Всего ты достиг и никакой благодарности ни Матери Божией, ни праведникам, ни архиерею, который тебя рукополагал, ни другим. Пришел ты через Царские врата, а уходишь через хозяйственный двор. Зачем?» И последний горький вздох выдавал глубину батюшкиных переживаний: «А ведь ты мне был вручен».
И это значило, что отцовство батюшки, Богом ему благословенное, и материнские чувства о чаде скорбью и болью будут жить в его сердце. Он сам часто говорил о себе, что он и отец, и мать в одном лице, но мать даже больше. Проходило время, и отец Иоанн получал покаянные письма от беглецов и опять многочисленные вопросы, как жить в обступивших со всех сторон бедах. И для батюшки это были верные известия о том, что Промысл Божий не оставил чадо его, что Господь вразумляет и врачует и ведет блудных сынов к покаянию. И батюшка молился и писал ответные письма: «Надо потерпеть свою немощь, чтобы действовала Сила Божия, и все было в жизни промыслительно Его силой. Своеволием мы уже вторглись в Промысл Божий о нас, и теперь Господь показывает в нашей жизни не Свою силу и могущество, но попускает вполне раскрыться нашей немощи. Потерпи, чадо, епитимия Божия со временем уврачует душу и безвременье пройдет».
Когда батюшку искушали, называя старцем, он живо этому противился. Сохранилась дословная запись его разговора на эту тему, происшедшего на Успенской площади.
«Старцев сейчас нет. Все умерли (Кивок вправо на пещеры) – все там. К ним и обратиться надо, они и помогут. Не надо путать старца и старика. И старички есть разные, кому 80 лет, кому 70 как мне, кому 60, есть старики и молодые. Но старцы – это Божие благословение людям. И у нас нет старцев больше. Бегает по монастырю старик, а мы за ним. И время ныне такое: «двуногих тварей миллионы, мы все глядим в наполеоны». А нам надо усвоить, что все мы есть существенная ненужность и никому кроме Бога не нужны. Он пришел и страдал за нас, за меня, за тебя. А мы ищем виноватых: евреи виноваты, правительство виновато, наместник виноват. «Примите, ядите, сие есть Тело Мое» – из-за меня Он был распят. «Пийте – сия есть Кровь Моя» – из-за меня Он ее пролил. И я во всем участник. Зовет, зовет нас Господь к покаянию, восчувствовать меру своей вины в нестроениях жизни». – И кто-то из присутствовавших получил в этом разговоре ответы и на свои незаданные вопросы.
И как часто, оценив бесценный Божий дар батюшкиной помощи, к нему обращались с вопросом: «За что мне такая милость, такое утешение?». В эти моменты касания Божией любви у многих приходило глубокое осознание своего убожества и греховности, приходило покаяние. А ответ Батюшки всегда был один: «Не за что, но единственно по любви Божией к нам, немощным и грешным. Так любите Бога и вы, пока хоть нашей скудной человеческой любовью, и Божия любовь восполнит нашу скудость и расширит душу и сердце. И Бог будет всё и во всём».
А приблизившись к пределу своей жизни восьмидесятилетний старец опять и опять как завещание будет повторять нам разумение великой тайны Жизни: «…И тайна эта – Любовь! Полюбите и вы будете радоваться с другими и за других, полюбите ближнего! И вы полюбите Христа. Полюбите обидчика и врага! И двери радости распахнутся для вас. И Воскресший Христос сретит вашу воскресшую в любви душу. Полюбите любовь и живы будете Воскресшим в страдании Любви Спасителем…» И эти слова скажет человек, опытно познавший силу любви, ею прошедший сквозь жизненные испытания и в ней обретший полноту жизни в Боге.
А еще позднее, когда старческие немощи, как мучители к мученику, приступят к нему, отец Иоанн опять же найдет опору для себя в ней – в любви, в Боге. Он скажет: «Божественная Любовь, поселившаяся в маленьком, слабом человеческом сердце, сделает его великим и сильным, и безбоязненным пред всем злом обезумевшего отступлением от Бога мира. И сила Божия в нас все препобедит…» И сила Божия уже совершенно зримо и реально побеждала в нем законы естества. 95-летний старец молился как прежде, и плоды его молитв вкушали те, кто прибегал к его помощи.
