Московский период служения
Послевоенные будни Церкви были напряженными. Народ радовался, и народ оплакивал жертвы, принесенные великому дню Победы. Душа народная в перенесении всех тягот и скорбей минувших военных лет вновь восчуствовала реальную помощь Божию.
Люди потянулись в церковь. В Великий пост народу было великое множество. С раннего утра и до четырех часов дня все служба и служба, исповедь, требы. А в пять уже начиналась вечерняя служба. И только незадолго до ее начала, как вспоминал батюшка, он входил в алтарь, задергивал завесу и, упав в кресло, отключался так, что себя не помнил. А к пяти часам, к службе, приходил в чувство, бодрый, Бог даровал силы для служения.
Военные, вернувшиеся домой, причащались без всякой подготовки. Дороги войны и все, пережитое в ней, давали им это право. Они шли к Отцу Небесному, они знали Его и шли в избытке благодарности за сохраненную жизнь, а главное – за обретение Его, Милостивого Отца, наказующего, но и милующего одновременно, шли со своим живым религиозным опытом, полученным в суровых испытаниях бедой.
В воскресные дни крестилось от пятидесяти до ста пятидесяти человек. Во множестве венчались солдаты в своих порохом пропахших гимнастерках с невестами, одетыми в поношенные платьишки.
Священники стали непосредственными соучастниками этого небывалого подъема духа в народе. Им приходилось не только радоваться с радующимися, но и плакать с плачущими. Жизнь требовала напряжения всех сил и духовных и физических.
Молодой батюшка отец Иоанн остался служить на приходе в Измайлово, где его уже успели узнать. Открывшийся в нем дар проповедника и внимательного пастыря привлек к нему любовь прихожан, но это же принесло немало искушений и скорбей. Смирения батюшке уже в ту пору первых лет служения занимать не приходилось. Всего себя отец Иоанн отдавал людям, временами даже с излишней ревностью. Недаром духовный отец его последний оптинский старец игумен Иоанн (Соколов), которого батюшка называл «профессором Небесной Академии», частенько говорил ему: «Ванечка, будь посамолюбчивее». Но он же предостерегал его и от другого рода искушений: «Ванечка, не будь везде хозяином». И это «будь» и «не будь» трудно приживалось в энергичном и деятельном иерее. За желание празднично и благолепно украсить храм, за хорошие, но долгие проповеди, за духовнические беседы с людьми часто доставалось отцу Иоанну от собратий. Но самое ненужное, что это привлекало внимание тех, кто держал церковь в поле зрения. Очевидно, доставалось от них и настоятелю за неугомонного иерея. Отец Иоанн не раз получал от него подзатыльники за «провинности», избегать которых ему не позволяла его пастырская совесть.
Подклоняя свою главу гневу и раздражению других, молодой иерей останавливался лишь на минуту в раздумьи и бежал дальше. Ведь там его ждали дела более существенные и важные. А на вопрос: «Не обижался ли он?», отвечал: «Да когда же обижаться-то? Мне на любовь времени не хватает, чтобы на обиды его тратить».
Но, когда обстановка вокруг него накалилась особенно и от него потребовали уступок невозможных, он заколебался в своей правоте. И в этот момент ему пришла в голову благая мысль – проверить правильность своих внутренних установок в служении опытом старших и несомненно, духовно авторитетных людей. Случай представился скоро. Отцу Иоанну пришлось служить с патриархом Алексием, именно ему он задал свой вопрос. Через много лет батюшка вспоминал об этом так: «Из своей жизни должен привести на память Патриаршее благословение мне, данное в момент глубокого смущения в душе моей. Святейший Патриарх Алексий I на мой вопрос, как поступать, когда внешние и внутренние смуть¬яны требуют хождения вослед их, ответил:
– Дорогой батюшка! Что дал я Вам, когда руко¬полагал?
– Служебник.
– Так вот, все, что там написано, исполняйте, а все, что затем находит, терпите».
С тех пор и на всю жизнь внутренний контролер – пастырская совесть, хождение пред Богом – были для отца Иоанна единственным критерием в исполнении своего священнического долга. Но и претерпеть пришлось немало. Внешняя сторона жизни была у всех на виду, внутреннее же зрел один Господь. А внимательный послушник уже тогда согласился на путь произвольных скорбей и нищеты. Он искал следы промысла Божия и ежедневно и во всех жизненных ситуациях задавал себе вопрос: «А что же хочет от меня Господь? А к чему эта промыслительная встреча с человеком?»
Трудовой день молодого священника был заполнен до предела. После службы он безотказно и безропотно ходил на требы по домам прихожан, тогда это было еще возможно. Однажды он задержался в храме, а когда пришел на вызов – причастить болящую, оказалось, что она его не дождалась, умерла. Вместо причащения он отслужил над ней первую заупокойную литию. Батюшка расстроился. Дочь старушки утешала его, ведь причащали ее ежедневно. Возвращаясь от усопшей, отец Иоанн углубился в размышления обо всем происшедшем: не виноват ли в чем он сам, что не успел застать ее в живых? Из глубокой задумчивости его вывела женщина, стоящая у калитки своего домика. Она была наспех одета, в глазах ее стояли слезы. Батюшка одетый в обычное пальто, под которое была подвернута ряса, выглядел как мирянин. Он подошел к женщине с живым участием: «Что случилось?» И она, сраженная горем, разоткровенничалась, рассказав о своем молодом, умирающем сыне. Главная печаль матери была о том, что он никогда не исповедовался и не причащался. Батюшка тут же выразил свою готовность войти в этот дом печали. Не раздеваясь, чтобы не обнаружить своего сана, он подсел к одру болящего и, познакомившись с ним, завел дружескую беседу, казалось бы, не касающуюся юноши лично. Он говорил о радости веры, о тяжести нераскаянной души. Ни батюшка, ни больной не следили за временем. Они уже разговаривали как близкие люди. И откуда-то у юноши взялись силы, он задавал вопросы, он незаметно для себя начал говорить о себе, о своих ошибках, заблуждениях, о своих грехах. На улице уже стемнело, и только лампада у образа освещала задушевную беседу двух молодых людей. Договорились до того, что больной одухотворился желанием причаститься. За перегородкой слышались легкие всхлипывания матери, но это уже были слезы утешения. Отец Иоанн распахнул пальто, сбросил его на стул и предстал перед болящим не простым собеседником, а священником в епитрахили, со Святыми Дарами на груди. Исповедь повторять не пришлось, она вся вылилась в беседе. Прочитав разрешительную молитву, отец Иоанн причастил больного.
Так вот в чем был Промысл Божий! Не к старушке, а к молодому человеку позвал его Господь со Святыми Дарами! И это был ответ на материнские слезы и мольбы. А утром на другой день в церкви подошла к отцу Иоанну мать вчерашнего больного и позвала батюшку ко гробу сына. Дивны дела Твои, Господи!
И еще об одном событии из своей жизни батюшка отец Иоанн вспоминал частенько и всегда с душевным волнением и трепетом. После войны, вскоре после рукоположения его благословили сопровождать мощи виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия, возвращающиеся в Вильнюс домой на место их мученического подвига. Войну они пережили в эвакуации в Москве. Батюшка летел с ними на самолете, неотступно молитвой желая проникнуть в суть творимого над ним Господом. Благоговейно он принял попечение о святых, готовя для них раку, облачал и устраивал на продолжение их благодатного служения на родине. А святые, усмотрев в нем доброго попечительного пастыря, вручили отцу Иоанну на всю его жизнь заботу о малом стаде – женской обители, что прижилась в Свято-Духовском вильнюсском монастыре.
Одаренный с детства особым даром любви, отец Иоанн и сам полюбил любовь и не мог изменить любви даже тогда, когда она казалось бы была неуместна.
Батюшка рассказывал случай, когда ему был преподан наглядный урок от Господа, когда ему пришлось осмыслить и воочию увидеть любовь–слово и любовь–дело. Отец Иоанн вложил и это в память сердца, в копилку своего духовного опыта, чтобы уже никогда не повторять подобных ошибок.
Отец Иоанн с самого начала служения очень ответственно относился к слову, которое должно звучать с амвона. И вот, готовясь к проповеди о любви, он решил устранить все, что могло бы отвлечь его от этого важного занятия. Он заперся в своей комнате и не отвечал на стук, который периодически повторялся.
Проработав целый день, он поставил последнюю точку и, перечитав плод своих трудов, остался проповедью вполне доволен. А вечером, выйдя в коридор, увидел соседку, которая смущенно сказала: «Иван Михайлович, верно Вас не было дома, а у меня не на что было хлеба купить, и я так Вас ждала, чтобы занять копеечку». Эту проповедь свою отец Иоанн так и не произнес. Он не смог ее говорить. Совесть обличала не соответствие слов делам минувшего дня.
Немало хлопот, искушений и даже соблазнов пришлось перенести отцу Иоанну в первые пять лет служения в сане из-за его не устрашимого ничем желания любить и стоять в истине. Желая заблудшему человеку спасения, вымаливая для него это сокровище, он получал отмщение от врага рода человеческого и от людей.
Шла последняя неделя Великого поста. После выноса плащаницы батюшка задержался, готовясь к чину Погребения. Он весь ушел в переживаемые Церковию события. И в этот момент жизнь грубо и беспощадно вернула его в земную реальность. К нему подошла незнакомая девушка и, отчаянно, стыдясь и сбиваясь, рассказала, что идет сейчас же убить зачавшуюся в ней никому ненужную жизнь, то есть совершить грех детоубийства. Ее раненное обманом сердце, ее смятенный безжалостной неправдой ум не видели иного выхода.
Батюшка слушал ее, стоя у Плащаницы, предстоя гробу Спасителя, и иной гробик возник в этот момент в его сознании – гробик невинного младенца. Все запротестовало в нем, и он с таким жаром и так убедительно восстал на безжалостный, бесчеловечный грех! Только сатана мог так издеваться над людьми, смеяться Животворящему гробу Господню.
И батюшка был услышан, его безгласной сердечной молитве внял Господь. Молодая женщина смягчилась. Сам Господь коснулся ее души. Отдав несчастной деньги, все, что имел при себе, он отпустил ее только тогда, когда понял, что она не исполнит своей безумной угрозы. И ребенок, мальчик, родился. Об этом отец Иоанн узнал от старосты, которая, поджав губы, с оскорбленным видом подошла поздравить его с рождением сына. Молодая мать, помня доброту священника, позвонила в церковь, ведь за ней некому было приехать в родильный дом. И опять батюшка не изменил себе. Он дал старосте деньги и ее же просил отправить за матерью и ребенком такси, чтобы отвезли их домой. Батюшка поскорбел было о возникшем соблазне, но иначе поступить не мог. А через какое-то время эта история получила продолжение. Молодая женщина пришла к отцу Иоанну, бросила на диван ребенка со словами: «Вот Вам Ваше благословение, мне оно не нужно». И опять молитва-вопль, самообладание иерея и сердечная беседа вернули материнские чувства матери. Расплакавшись, она прижала к сердцу своего малыша.
Жилось в это послевоенное время очень скудно. А отец Иоанн, ежедневно соприкасаясь с бедствующими, незаметно для себя отдавал нуждающимся и то немногое, что имел сам. И всегда находились те, кому надо было помочь, кому деньги были нужнее, чем ему. Хрупкий, прозрачный от недоедания, он и этим обращал на себя внимание. Не раз, когда молодой священник попадал в поле зрения митрополита Николая, тот посылал к нему «мироносиц» с хлебом и судочком, чтобы подкормить его.
Попечением владыки Николая появилось несколько фотографий молодого отца Иоанна. Владыка послал к нему фотографа и благослловил подчиниться своему желанию. За десять лет близкого общения отношения с владыкой Николаем стали духовно-отеческими.
В 1946 году Церкви предложили начать службу в уделе преподобного Сергия – Троице-Сергиевой Лавре, но отдали только Успенский собор и несколько жилых помещений. Надо было срочно приступать к делу. Насельников прежнего монастыря почти не осталось в живых, да и те были рассеяны в безвестности. Священноначалие молилось Преподобному о даровании людей. Вернулся из Ташкента, где был сначала на поселении, а потом, с 1943 года служил архимандрит Гурий (Егоров), ему вручили жезл наместника. Приехали за ним его духовные чада: иеромонах Иоанн (Вендланд), будущий митрополит, Саша Хархаров, будущий архиепископ Михей, юноша Игорь Мальцев, будущий протоиерей. Казначеем возрождающейся Лавры стал архимандрит Нектарий молдавский.
На пасхальной седмице из Москвы с прихода прислали молодого священника отца Иоанна Крестьянкина и поручили ему ризницу. Отпуская отца Иоанна с прихода, митрополит Николай вдохновил его словами: «Не бойся ничего, но Духом Святым приими силу и надежду, веруй, что рука Божия с тобою».
Снова слетались к преподобному Сергию дарованные ему Богом птицы Небесные, «дабы пророчеству не солгатися». Отец Иоанн был счастлив. Его мечты о монашестве, казалось, близки к осуществлению. Владыка Гурий оценил деятельного и неутомимого ризничного и поделился с ним помыслом – «видеть в нем первого постриженника открывающейся Лавры», даже и имя ему определил: «быть тебе Сергием».
Но ин суд человеческий, а ин – Божий. Господь судил об отце Иоанне иначе. Через полгода на праздник Успения Матери Божией отец Иоанн был отозван из Лавры. Нерадостна была для него эта перемена. Из обетованной земли он возвратился в родной храм как в место изгнания. Душа скорбела о монашестве. Но надо было трудиться, а вера в Промысл Божий скоро помогла отцу Иоанну обуздать свои чувства. И положил он на сердце свое и ум одно – подчинить свою волю воле Божией. И даже в помыслах не иметь преклонить волю Божию на свою волю и на свое желание. Он смирился вполне, и вслед за таким его душевным устроением неожиданно пришло утешение. Его благословили учиться на заочном секторе Духовной Академии.
В старости батюшка писал: «Воспоминания о времени моего пребывания и в Московской Духовной Академии, и короткий срок моего жития в стенах Свято-Троицкой Сергиевой Лавры до сих пор живы и согревают душу всякий раз, как я достаю их из запасников своей памяти. Для нынешнего поколения большинства людей тех лет уже давно нет и в памяти, а для меня они – и живущие, и ушедшие – рядом той своей глубиной, которой вошли в мою жизнь тогда».
В 1947 году он начал учебу. И снова поездки к Преподобному, работа в лаврской библиотеке, одухотворенные религиозным подъемом занятия в академии. Среди учащихся и насельников Лавры отец Иоанн нашел близких по духу людей – мудрых помощников и задушевных друзей: Костя Нечаев – будущий митрополит Питирим (с ним они сидели за одной партой и близкие отношения сохранялись у них до конца дней митрополита), Анатолий Мельников – будущий митрополит Антоний, Сергий Голубцов – будущий архиепископ Сергий. Глубина их общения и светлая радость дружбы не омрачалась всю жизнь никакими жизненными обстоятельствами.
Академические занятия и служение у престола Божия приносили молодому священнику такое богатство радования о благости Божией, что глубокой потребностью его сердца становилось желание неотступно идти вослед Христа, принимая все невзгоды предлежащего жизненного пути. А невзгод становилось все больше. Давление на Церковь, ослабевшее в военное время, неожиданно для многих начинало нарастать. И опять главной установкой, принятой властью, становилась борьба с Церковью. А Дух Божий, обильный в верных служителях Церкви, ощутимо возвещал о приближении духа вражия. Очень часто в этот период батюшка оказывался в таких ситуациях, что для него очевидна была помощь Божия, ведущая его сквозь обступавший мрак.
Церковь опять была под неусыпным надзором власть предержащих. И основное Таинство – Крещение, дарующее человеку рождение для вечности, для многих становилось недоступным. А священник-пастырь, видя живое стремление человека к Богу, как мог не пойти на Божий зов? И не раз приходилось, забыв о себе, о возможных последствиях, делать дело Божие.
Так пришлось отцу Иоанну крестить шестилетнюю девочку – дочь высокопоставленных родителей. Как пришло к ней, малютке, это желание? Откуда она узнала о Таинстве крещения? Это осталось тайной. Но девочка добивалась крещения с такой неотступностью и слезами, что родителям пришлось уступить и искать пути к его осуществлению. Отказать отец Иоанн не мог. Он пришел в их дом ночью и застал ребенка одетым в белое воздушное платьице, с большим белым бантом на русой головке. Она походила на небесное создание. Сонная истома подступала к ней, но девочка упорно отстраняла сон, вся обратившись во внимание и слух. Она ждала батюшку. И Таинство состоялось. Происшедшее не могло обойтись без последствий. Очень уж безбожное было время. По какому беспроволочному телеграфу получили органы сведения о состоявшемся крещении? Но сведения были получены, хотя и неполные, почти все предстояло выяснять. Бесспорно было только одно, что священник из Измайловской церкви. Но кто? И выручил незадолго до этого скончавшийся настоятель храма. К его еще свежей могиле подвели следователя, покойный священник безмолвно взял на себя «вину» собрата. И появившееся было дело закрыли.
«Мы были связаны по рукам и ногам, вспоминал батюшка, и каждое наше слово взвешивалось неправедными весами врагов Церкви. Но сила Божия в немощи совершается, это я вижу реально всю жизнь, и сильны мы только силой Божией».
В тот же период батюшке пришлось провожать в путь всея земли брата известного политического деятеля Кржижановского. Последней волей брата было непременно совершиь над ним обряд христианского погребения. И эту волю не посмели нарушить даже те, кто считал себя безбожниками. В церковь последовал строгий звонок – приказ свыше, чтобы поздно вечером там находился священник. По телефону причину не объяснили. Выбор пал на отца Иоанна как на самого молодого.
В назначенное время к церкви подъехали несколько машин и на руках внесли гроб с покойным. Группа сопровождающих: высокие, подтянутые, с суровыми непроницаемыми лицами. Один из пришедших распорядился наскоро отпеть умершего. Никто не крестился, но свечи, которые им предложил взять в руки батюшка, взяли все. Воцарилась тишина. Только лампады и свечи, поставленные священником, мерцали во тьме. Лица-маски. И самым живым в этом мраке вдруг стал покойный, верой своей пробивший мрак безбожия. Батюшка истово, ничего не сокращая, молился над усопшим, отдавая дань его мужеству и живой вере. Как восприняли собравшиеся это трогательное молитвенное предстояние, сказать трудно, но брат усопшего поблагодарил священника, пожав ему руку.
А когда батюшка, проводив траурное шествие, закрывал дверь храма, к нему тенью скользнул человек, один из сопровождавших и горячим шепотом исповедал боль души своей: «Как замолить грех? Как снять тяжесть с души, ведь я закрывал и разорял храмы?» Это была глубокая исповедь, за непроницаемой служебной маской билось живое сердце, и оно болело. А чтобы выплеснулась эта боль, нужен был этот церковный полумрак и живая молитва одного человека.
Также шепотом и кратко ответил батюшка: «Сохраните в тайниках души веру в Бога и веру в Его милосердие. И Господь оградит Вас в будущем от подобной беды».
Человек исчез так же беззвучно и быстро, как появился.
А отец Иоанн, не зная имени исповедника, сохранил образ его в памяти сердца, молясь о нем Господу, чтобы не погибла душа, «имя ея Господи, Ты сам веси».
Так младенец, только вступающий в жизнь, и уже прошедший сквозь ее бури человек свидетельствовали о жизни Духа, вопреки всем запретам и угрозам. А батюшка на всю жизнь сохранил в памяти сердца воспоминания об этих двух событиях как урок, преподанный ему свыше. «Истина крепка сама собой, и свет ее бессмертен», – любил повторять он.
Памятна была батюшке Пасха 1949 года.
Церковь готовилась к великому дню. И отец Иоанн в ожидании праздника обдумывал, как донести радость великой ночи до каждого человека, тронуть сердца и тех, кто, может быть, еще далек от Церкви? Идея созрела: он решил осветить пасхальный крестный ход иллюминацией. В то послевоенное время немало появилось близких, родных по духу людей, прошедших дорогами войны. И вот мысль стала делом. Вокруг церкви закопошились вчерашние солдаты-пиротехники, ставя бочки, вбивая колышки. Их любовь и усердие к делу пошли дальше желаний молодого священника. Они решили вложить в подготовку к празднику все свое мастерство.
Началась пасхальная заутреня: «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех…» – в церковных дверях показались хоругви. В тот же миг на небе появилась светящееся изображение Спасителя во весь рост. Небо засветилось множеством разноцветных огней, и образ Христа, вознесшийся над крестным ходом, возвещал о Его воскресении. В сталинском районе столицы такая дерзость, конечно, была непростительна. Отец Иоанн и сам не предполагал такого ошеломляющего эффекта. Он хотел только порадовать сердца исстрадавшихся в военное и послевоенное время людей, – и порадовал! Сам же в тот момент понял, что судьба его решена. И сразу почувствовал к себе сугубый «интерес». В считанные дни рядом с ним появились свободомыслящие и говорящие на запретные темы.
Да, неугомонного молодого священника, собиравшего вокруг себя людей своими проповедями и беседами, нельзя было упускать из поля зрения. Даже власть придержащие понимали, что его живая вера и самоотверженность в служении согревала сердца верующих живым примером. Получал отец Иоанн ощутимые порицания своему горению и от собратий. Однажды, и тоже на святую Пасху, он достал большие великолепные восковые, витые золотой лентой свечи и, радуясь своей удаче, благоговейно поставил их на семисвечник за престолом. Он порхал по храму, делая последние распоряжения перед службой, и душа его празднично ликовала. Зайдя в какой-то момент в алтарь, он застал настоятеля, в ярости ломавшим свечи с семисвечника. «Холодный душ» на какое-то время омрачил радость ожидания праздника.
Все, происходящее с ним в тот период, батюшка осмысливал так: «Живое рвение к служению ходатайствовало обо мне пред Богом и людьми как о духовнике, и в то послевоенное время это было очень ответственно, серьезно и, скажу, опас¬но. Я отдавался служению этому. В Академии учился экстерном. И за полгода до её окончания, когда была уже и дипломная работа написана, Господь переводит меня на другое послушание – в заключение, к новой пастве и новому руководству. Помышлял ли я о таком проявлении воли Божией? Конечно, нет. Но по опыту скажу, что, чем скорее мы сердцем примем Богом данное, тем легче нам будет нести благое иго Божие и бремя Его легкое. Тяжелым оно становится от нашего противления внутреннего».
