Десять лет на Рязанской земле
Так обстоятельства жизни в 1957 году привели отца Иоанн Крестьянкина на рязанскую землю.
Русь рязанская, какой обильный урожай святых, блаженных, праведников и исповедников она собрала в Божию житницу! И в то время, когда отец Иоанн приехал на рязанщину, он застал еще в живых тех, кто был воспитан неуловимой духовной энергией этих праведников, кто впитал их научение, кто продолжал ходить во след их стезями правыми, не соблазняясь ничем внешним. В чувстве сердца они безошибочно распознавали, что есть добро и жизнь, а что зло и смерть.
Особенно остро ощущался этот Божий Дух в деревнях. Деревня продолжала оставаться уделом сельских тружениц, которые, не смотря на то, что храмы в большинстве были разрушены, не забыли ни молитв, ни благодатных переживаний Божией службы. А батюшка, вынужденный сокрыться от повторного заключения, попал в родную с детства стихию, где люди не умственно подходили к жизненно важным вопросам, но духом зрели основную правду или неправду жизни.
Батюшка стал скромным сельским священником. Десять лет службы в Рязанской епархии в приходских деревенских храмах, вот та благодатная почва, на которой расцвели его духовные дарования.
Отцу Иоанну исполнилось сорок семь лет. Еще там, на нарах в неволе, осмысливая и вглядываясь во все происходящее в жизни, он ясно осознал, как жаждет народ Бога и Его правды, и какое бедствие для русского человека быть без Бога. И там же он окончательно убедился, что власть любви над душой человека более могущественна, чем разумная, но холодная требовательность. А еще из своего детства он почерпнул для себя то, что религиозность лучше и надежней всего поддерживает пример живущих живой верой. С таким сердечным расположением, уже умудренный суровыми испытаниями, вышел отец Иоанн на ниву Господню в Рязанской епархии.
Первый приход, куда его благословил рязанский владыка Николай (Чуфаровский), был не столь далеко от Рязани. Отец Иоанн стал вторым священником в селе Троица-Пеленицы. Настоятелем был игумен Дорофей. Оба одиноких священника – монах и целибат сразу нашли общий язык. Их жизнь походила на скитскую, а службы на монастырские.
С назначением нового священника на Троицкий приход жизнь его заметно оживилась. Нашли полюбившегося батюшку московские его прихожане, потекли паломники из Питера и те, кто обрел его как духовника в заключении. Они ехали, нагруженные дарами для церкви и везли свои умелые руки, ехали с желанием потрудиться и помочь священнику. Их основным попечением стали труды по благоукрашению дома Божия.
Троицкий храм стоял на высоком берегу над Окой и весело бегущие по воде пароходы смотрели на унылую, казавшуюся безжизненной из-за своего запущенного вида церковь. Прогнившая крыша, облупленные, подставленные всем ветрам стены говорили о том, что жизнь храма на исходе. А красота и радость Божиего мира с укором взирала на дом Божий, оставленный в небрежении. И укор этот Божиим гласом заговорил в сердцах священников и прихожан. Но по опыту всей предшествующей жизни батюшка уже знал, что делать надо все крайне быстро и елико возможно потаенно. Церковь хоть и была отделена от государства, но оно осуществляло над ней жесткий надзор.
За один сезон общими усилиями удалось привести в порядок стены и крышу. Со всех четырех сторон на церкви находились пустовавшие ниши для икон. А без икон церковь, хоть и нарядная после побелки, продолжала быть музейным зданием и не возвещала о том, что в ней идет служба Божия, что молятся в ней за Русь, за народ. Не светила она живым маяком людям, блуждающим в житейской тьме. И снова молитва к Богу о помощи, о вразумлении, снова поиски, думы. Скоро появилась в деревне барышня-художница с этюдником через плечо. Днем она пописывала этюды красивых окрестностей, а ночью… Ночью, когда деревня засыпала и спали, по-видимому, обитатели дома Божия, художница при закрытых дверях, при щитами заставленных окнах писала в храме большие иконы. И ни один луч света не потревожил спящих, не насторожил бдящих над храмом. Но в один из дней ниши на церкви ожили. Из них смотрели на мир угодники Божии, призывая проходящих и проплывающих мимо церкви людей перекрестить лоб или хотя бы подумать о величии дел Божиих.
Весть о делах в Троицкой церкви тотчас дошла до Рязани. Уполномоченный по делам религий метал громы и молнии. А священники прихода продолжали свою активную деятельность. По обоюдному согласию и желанию отец Дорофей и отец Иоанн решили упразднить из церкви церковный ящик и перестать брать мзду за церковные требы. Довольные собой и друг другом, довольные тем, что безраздельно служат Богу, они и не заметили, как стали предметом поклонения местных прихожан. Скоро приход их стал увеличиваться еще и за счет приезжих из Рязани. В церкви появилась молодежь… А по народной мудрости «добрая слава лежит, а недобрая – бежит» весть о «бессребрениках и усердных молитвенниках» видимой «доброй» славой потекла по епархии, открывая истинную цену такого «подвижничества». Духовный урон скоро стал очевиден и им самим. А когда к усердным скитянам прибыла делегация от многодетного духовенства с укоризной: «им-то что делать, и как не брать плату за требы, ведь детей-то кормить и растить надо», пришлось призадуматься обоим батюшкам, как выйти из создавшегося положения. Но долго думать не пришлось. Уполномоченный, обеспокоенный и раздраженный оживлением жизни в Троицкой церкви, одним росчерком пера вывел священников из затруднительного положения. Отец Иоанн был переведен на новый приход, в село Летово.
Но два года служения в Троицкой церкви уже дали свои плоды. Люди вокруг зажили церковной жизнью, а храм преобразился чистотой и благолепием. Допущенная же ошибка легла в основу опыта крупицей рассуждения. И впоследствии часто приводил батюшка этот пример из своей жизни, как буйю ревность и верх безрассудства.
В декабре 1959 года отец Иоанн стал вторым священником церкви Космы и Дамиана в селе Летово. Настоятелем был отец Иоанн Смирнов, будущий епископ Глеб. В народе их звали Иван большой и Иван маленький. Два с половиной года провел батюшка на этом приходе. И это было время, когда с новой силой вспыхнуло богоборчество, церкви одна за другой готовились к закрытию. Сколько надо было иметь жизненной энергии, любви к храму, к службе Божией и к людям, чтобы после пережитых лет заключения все-таки противостать аду, вновь восставшему на дело Божие. И сколько надо было иметь веры и доверия Богу и мужества, чтобы быть тем, кем призван быть, чтобы нести свет Христов в сгущающейся тьме безбожия.
В Летово еще с большей силой и очевидностью с приходом нового священника оживилась жизнь. Отец Иоанн сообщал каждой службе светлую праздничность и торжественность, которая пробуждала души и поднимала молитвенное настроение. А пение монахинь упраздненного Браиловского монастыря , которые приехали жить в Летово, было ангелоподобным и производило поразительное впечатление, усугубляя общее молитвенное предстояние.
Особенно трогательны воспоминания батюшки о службах, посвященных Матери Божией. Непременно раз в неделю служили параклисис, канон стройно и прочувственно пели монахини-клирошанки, а запев – «Радости приятелище, Тебе подобает радоватися единей» подхватывал весь народ. После такой службы с неохотой расходились по домам, в чувстве сердца всем хотелось, чтобы это молитвенное единодушие не кончалось. Служба на Введение во храм Пресвятой Богородицы собирала много детей разных возрастов. Девочки приходили в храм в белых платьях с аккуратно заплетенными косичками. Нарядные и одушевленные ожиданием торжества, они создавали в храме особую атмосферу воздушной радости и прозрачности. Батюшка выстраивал их парами от праздничной иконы и по ступеням амвона до алтаря, в их руках возжигались свечи. Тогда начиналась служба, и что это была за служба! Всеобщий духовный подъем, ощутимо обвеянный Божией благодатью.
Служба Успения Матери Божией требовала особого приготовления и в этом участвовал весь приход. Те, кто помоложе, украшали плащаницу, вокруг нее расставляли одиннадцать импровизированных ваз (молочные бутылки старанием и искусством прихожанок превращались в нарядные вазы), куда ставили спина к спине два белых гладиолуса. Эти цветы как бы предназначались апостолам, собравшимся к смертному одру Матери Божией. Между вазами мерцали зеленые лампады. Из Рязани непременно привозили большую пальмовую ветвь.
Все это благолепие переносило молящихся в то время, когда апостолы провожали Пресвятую Богородицу с земли в Царство Небесное. Служба проходила с большим внутренним подъемом. А когда все расходились, батюшка оставался один в притихшем храме и во мраке угаснувшего дня при мерцании лампад предстоял Матери Божией, Ее животворящему гробу, молился и пел сам, то, что пела душа его.
В Летово у батюшки появилось особое попечение о верующих, в чьих деревнях церкви были разрушены. Он оживил в своей пастырской памяти все уничтоженные вокруг храмы. И на каждый престольный праздник уже не существующего дома Божия он отправлялся в ту деревню, к тем богомольцам, которые были лишены радости церковных служб. И в каждой деревне, где некогда стоял храм, у отца Иоанна появились свои «уполномоченные по церковным делам». В основном это были старушки, которые готовили к приходу батюшки свою избу, а деревенских бабулек – к принятию таинств, к службе.
Какими же благодатными были эти праздники, эти встречи с Божиими людьми. Старческие, испещренные морщинами лица, скудная претрудная жизнь, но из-под белых платочков глядели на мир ясные глаза матерей и сестер, не утратившие Божиего взгляда на жизнь. И под теми же платочками билась живая молитва к Богу, чаще Иисусова. Жить с Богом им было легко и в трудностях, которых на долю каждой выпадало немало.
К приходу батюшки в избе «уполномоченной» собирались богомолки. Большие тазы с песком были сплошь уставлены горящими восковыми свечами, почти все в деревне держали свои пасеки, ладан приносил батюшка. Служба начиналась с молебна покровителю существовавшего здесь некогда храма. Старческими дребезжащими голосами, но с большим воодушевлением пели все собравшиеся. После молебна совершали исповедь, соборование и причастие, а завершали моление панихидой – так все на насущную потребу Божиего люда. А какие были исповеди! Свои детские проступки – шалости старицы омывали слезами.
Рассказы батюшки об этих благодатных службах исполнены благодарностью Богу, благодарностью дорогим рязанским простецам – деревенским женщинем и старушкам, которых учил он и у которых учился сам. Умудренные суровой жизнью и ею получившие просвещение души, они нередко приоткрывали перед священником глубину своего восприятия всего происходящего, заглядывая далеко вперед. И вспоминал отец Иоанн их простую речь, исполненную прозрений. Вот один из примеров, вошедший в сознание и память батюшки. Из дальней деревни за ним пришла безвозрастная старица: надо идти напутствовать умирающего. Морозное зимнее утро, тишина нарушалась лишь поскрипыванием снега под ногами. Бабуля, одетая в сильно поношенный овчинный тулуп, опиралась на сучковатую палку и бодро, молча шла впереди. Неожиданно она резко остановилась, ее посох уперся в примерзшие на дороге козьи шарики. Она покатала их посошком и, отвечая на какие-то свои мысли, изрекла: «Вот, отец Иоанн, на племя оставлять некого. Вырождаются люди». Не ожидая ответа, она пошла дальше, дав отцу Иоанну повод к глубокому размышлению. И нередко позднее, получив очередной живой пример несообразности человеческих поступков и проявлений, возвращался батюшка памятью к изречению бабки Авдотьи – так звали старицу, и сокрушенно качал головой.
Любовь батюшки к рязанцам и их любовь к нему позднее проторила им совсем особую дорожку в Псково-Печерский монастырь, куда скрылся батюшка на монашеские труды. И дорожка эта не заростала до конца дней отца Иоанна, хотя прошло более сорока пяти лет.
1961 год стал для Церкви годом напряженного противостояния. Уполномоченные по делам религий на местах усердствовали в выполнении директив, данных свыше. И враг рода человеческого, начавший через власть придержащих новый погром ненавистного христианства, не отставал от правителей и был им надежным тылом, вдохновляя на бесчинства по отношению к Церкви и к верующим. Снова животворящие Таинства Церкви для многих оказались недоступными, а верующая молодежь встала перед выбором: иметь благополучие во внешней жизни или идти вослед своим убеждениям. Верующих враг запугивал не только помыслами- страхованиями, но периодически осуществлял их и самим делом. Чем активнее просыпались люди к духовной жизни, тем яростнее были нападки на них и от темных сил и от их последователей. И опять вражия злоба, захлестнувшая Россию, разбивалась о тех, кто беззлобно, но твердо шел путем Христовым, веруя в Промысл Божий.
На приходе Косьмы и Дамиана радость и полнота жизни, насыщенной службами и духовным общением, время от времени омрачалась приражениями скорбей, болезненно ощутимых душой. Неусыпный надзор связывал руки. Студенческая молодежь, да и дальние паломники стали пробираться на приход, таясь от встречных, пережидали в лесочках и оврагах, которых вокруг Летова было великое множество. Но полноводный источник духовной жизни, забивший на приходе, оскудеть не мог. Получив очередную взбучку от уполномоченного и предупреждение от архиерея, на время принимали меры предосторожности, но ненадолго. Жизнь требовала живого отношения, а к батюшке шли и шли люди, шли за утешением, за наставлением, шли за молитвенной помощью и советом, шли вместе помолиться за богослужением. После служб и общения прихожане расходились воодушевленные, согретые общей молитвой и простой беседой с батюшкой о жизни, о Боге и о Его правде, а главное – уходили с решимостью жить по правде Божией.
К борьбе со священником и присмотром за ним подключили сельскую молодежь – комсомольцев. «Активисты» с безрассудной запальчивостью стали энергично досаждать приходской жизни. Рядом с церковью во время служб проходили теперь шумные гулянья, а над головами молящихся со звоном разбитого стекла летали бильярдные шары. Усмирять внуков взялись их собственные бабушки. Шум прекратился, но священники стали получать угрожающие, безобразные по форме и содержанию письма. Когда дело дошло до угроз физической расправы, пришлось батюшке перевязать этот архив красивой тесьмой и отправиться с ним к уполномоченному. Первое письмо, которое попало к нему в руки, гласило: «(обращение из слов, которых не терпит бумага и слух, а дальше:) Знайте, толстопузому архиерею мы кишки выпустим, а ты, очкарик, не задавайся, тебя мы с кривой Авдотьей на одном столбе повесим» и подпись «честное комсомольское».
Уполномоченный пробежал глазами несколько подобных воззваний-угроз и равнодушно пожал плечами: «Это же анонимки». Но отец Иоанн не отступал: «Какие же анонимки, если на каждом письме стоит подпись государственной молодежной организации? «Честное комсомольское» – точный адрес исполнителей этой кампании». Последовал ответ: «Идите, разберемся». И разобрались, угрозы прекратились сразу.
Но враг рода человеческого не унимался, он перешел от угроз к делу. В ночь с тридцать первого декабря на первое января 1961 тени в масках и балахонах проникли в священнический дом, стоящий на отшибе неподалеку от церкви. На хозяйственной половине, где обычно останавливались приезжие и жила старица Агриппина, было четыре человека, кроме хозяйки, помощник батюшки во всяком строительном деле – москвич Алексей Козин и еще двое паломников. Они не успели даже понять, что произошло, как оказались прикрученными электрическим проводом спина к спине. Прикручивая Алексея к Агриппине, разбойники увидели на плече его большой шрам – след войны, и, сочувственно запричитав над бывшим солдатом, немного ослабили ему узы, что впоследствии позволило Алексею освободиться.
Потом нежданные гости ушли на половину батюшки. После издевательств с требованием выдать ключи от церкви и деньги, и получив ответ, что ни того, ни другого у него нет, рассвирепевшие посетители прикрутили его руки к ногам за спиной, затолкали в рот накидушку и устроили обыск–погром, сопровождаемый непристойной бранью и побоями связанного. Когда безрезультатные поиски окончились, был вынесен приговор – свидетеля убить. Насмехаясь над верой священника, его связанного бросили перед иконами «вымаливать себе рай». Лежа на боку, батюшка возвел глаза к образу Иоанна Богослова, стоящему в центре, и забылся в молитве. Сколько он молился, не помнил, а когда забрезжил рассвет, услышал движение в комнате. К нему припал Алексей, думая, что батюшка мертв, но убедившись, что он живой, дрожащими руками начал раскручивать провод, впившийся в тело. Не сразу опомнившись, он освободил от тряпки рот батюшки. Вдвоем наскоро они привели в порядок разоренную комнату, благодаря Господа: «Наказуя, наказа мя Господь, смерти же не предаде».
А утром батюшка служил. И в храме все с удивлением отметили необычное начало службы. Батюшка начал службу благодарственным молебном и, поминал ночных своих посетителей, имена коих «Ты, Господи, сам веси». И почти никто не понял, что он молился о разбойниках, которые не ведают, что творят.
А после литургии отец Иоанн получил еще один тяжкий удар – пришло сообщение, что скончался митрополит Николай (Ярушевич), дорогой для батюшки человек. Их близким духовным отношениям было пятнадцать лет. Отец Иоанн срочно выехал в Москву, чтобы проводить в путь всея земли архиерея, который возлагал на него руки, низводя Божию благодать священнослужителя.
Ранней весной 1961 года, освободившись на несколько дней от дел на приходе, батюшка поехал в Пюхтицы духовно подкрепиться. Паломничество было очень утешительным. Он послужил, насладился духовным общением и особенно встречей с блаженной старицей Екатериной. Но когда он зашел к ней попрощаться перед отъездом, его ждала ошеломляющая неожиданность. Поток похабщины и нецензурной брани лился из ее уст, на лице играли отвратительные гримасы. Поговорить с ней оказалось совершенно невозможным. Батюшка видел, что старица в духе. Но смысл ее пророчества оставался сокровенным. Одно было несомненно, надо ждать какой-то беды.
И беда пришла. Перед любимым праздником Успения Матери Божией в Летово в церковной сторожке умирала старенькая схимница Браиловского монастыря. Умирала в полном сознании и в радости. Прощаясь со всеми собравшимися, она говорила каждому какие-то утешительные слова, но когда дошла очередь до певчей послушницы Марии, схимница вдруг обняла ее обеими руками, прижала к своей груди и прошептала: «А вот тебя-то я бы взяла с собой». На слова умирающей никто не обратил внимания. Вскоре таинство ее смерти совершилось.
И именно послушницу Марию отправили в почтовое отделение в другом селе, чтобы телеграммами известить всех насельниц бывшего монастыря о смерти схимницы. К службе Мария должна была вернуться. Но ни ко всенощной, ни к Литургии на другой день в самый праздник, ни к вечеру послушница не пришла. Поиски привели в глубину леса, где лютой насильственной смертью прервалась ее жизнь.
Тяжелыми были похороны растерзанной сатанинской злобой послушницы певуньи Марии. Скорбные вопли рвались к небу из каждой души. Как пережить эту наглую смерть, как не пороптать, склонив главу пред Божиим попущением, как не смутиться в вере и доверии Богу? По благословению матушки Игумении снарядили в последний путь послушницу инокиней и отпевали монашеским чином. И плакала церковь о безгодно погубленной жизни, и черная туча этой беды надолго парализовала жизнь прихода.
Да, пророчества раскрывают свою тайну, только когда они совершаются. Так стали понятны батюшке и действия, и слова блаженной матушки Екатерины, которыми она провожала его из Пюхтиц. Божия старица явственно зрела, что через несколько месяцев придется пережить на приходе Косьмы и Дамиана в Летово.
Смирение же всему покорилось, смирение утешило, и всякий раз, когда боль оживала, смирение веянием своего тихого гласа вещало: «Так надо. Тако изволи Господь. Буди имя Господне благословенно отныне и до века».
И Господь Своею силой противопоставил вражию беззаконию чистейшую сердечную молитву многих людей, боль их сердец и вечную молитвенную память об инокине Марие-мученице.
А память сердца, сотканная бедой, уязвленная самыми глубокими чувствами, несла к престолу Божию молитву до последних дней жизни батюшки, и не иссякла она, и время притупило боль, но излечить ее совсем не в силах было и оно.
В июне 1962 года батюшка получил новый приказ о переводе. Храм в селе Борец, куда получил назначение отец Иоанн, посвящен Воскресению Христову. Храм – дворец, он был бы украшением и большого города, но волею прежних усердных богомольцев вырос в большом селе, в наше время выродившемся в захолустную деревню, обреченную на вымирание. Вместе с деревней должен был исчезнуть и храм.
История возникновения храма обычна. Он строился тщанием богомольцев на средства хозяина поместья и уже при закладке получил из его уст пророчество о своем будущем. Когда выборные от мира пришли бить челом помещику о помощи в постройке, тот, будучи настолько благочестивым. Что получил от Бога дар прозорливости, произнес вещие слова: «Храм-то мы построим, но для кого? Знайте, ваши дети порога этого храма не переступят». Тогда слова эти были непонятны многим. Время же прояснило их смысл.
Несмотря на свое ведение судьбы будущего храма, помещик не поскупился. Дворец из кирпича с огромными итальянскими окнами и с мраморным иконостасом, он органично вписался в красоту окружающей природы, и ее одухотворил.
Но ко времени назначения туда отца Иоанна все пришло в запустение. Содержать такой храм силами оставшихся в селе старушек не представлялось возможным, молодежи в округе не было. Да и власти быть в храме рачительными хозяевами немногие богомольцы не имели. А пришел священник-хозяин без средств, без помощи, только с одним указом, но с горячим желанием сделать все возможное, чтобы ожил дом Божий.
На новом приходе жизнь начиналась с молебна покровителю храма. И опять миром, из всех храмов, где раньше служил отец Иоанн, потекли в Борец люди-умельцы. Облачение для храма, для ризницы шили труженицы в Рязани, в Москве, в Питере, готовое везли, собирая церковь в Борце к службе, как невесту Христову. Не было богослужебных книг, но молитва, усердие и любовь многих людей не оставались у Господа безответными. Сохраненные кем-то и когда-то книги из разрушенных церквей пришли в храм Воскресения Христова.
Самое же трудное было привести в порядок здание церкви, на крыше которой красовалась молодая березка, а веселый летний дождик потоками проливался на пол. Итальянские окна, искаженные сгнившими рамами, довершали грустную картину.
Купить необходимые для ремонта материалы было негде. Все с большим риском приходилось везти из Москвы. Но верили Богу, молились и, доставая все необходимое, везли с молитвой. И приход, и его благодетели учились молиться. Иногда ситуации бывали самые критические. Предложил кто-то для бедствующей церкви авиационное кровельное железо. И сколько дум, и сомнений, и даже опасений вызвало это предложение. А вдруг провокация? Но надо покрыть церковь, надо защитить ее от разрушения стихией – крыша взывает о помощи. И опять думы и думы, молитвы, обращенные к Господу. «Надо крыть. Бог поможет!» Срочно приехал из Москвы умелец на все руки Алексей Козин. Тайно, ночью завезли в церковь железо, даже не интересуясь, откуда оно взялось. И работа закипела. Вдвоем с Алексеем без сна и отдыха они крыли крышу, но самым необычным образом – со стороны новой кровли видно не было. А когда через месяц появились представители органов с заявлением, что им известно о незаконно купленном железе «ищите» – был ответ. И искали, но тщетно.
Тайну пропавшего железа батюшка рассказал много лет спустя. Когда встал вопрос о помощи одному храму, он поделился своим опытом. Оказывается они с Алексеем подложили железо под старую кровлю, а Господь Своею властью отвел глаза искателей, да они и не дошли до него. По сгнившей лестнице подняться на чердак проверяющие не рискнули даже налегке. Они были в полной уверенности, что и никто другой этого сделать тоже не мог. Так сила Божия действовала в человеческой немощи.
Единственное, с чем не удалось справиться батюшке в церкви Воскресения Христова, так это с холодом. Натопить «дворец» не было никакой возможности. Зимой руки священника от мороза прилипали к Чаше, а голова покрывалась волдырями. И неизвестно, чем бы закончилось для него служение в этом храме-дворце, если бы не последовал очередной указ. Уполномоченный, раздраженный известиями о жизни храма в селе Борец, своей властью ссылал неугомонного священника туда, куда не могли приехать люди. Самолет-кукурузник на восемь мест летал в село Некрасовка один раз в день, но и то не всегда, а только в хорошую погоду. Вот туда, в храм Святителя Николая и назначили отца Иоанна Крестьянкина.
В последствии батюшка писал: «Я в своей жизни и служении сменил очень много приходов, но всё это было не по моей воле, а по воле Архиерея. «На благо Церкви, для пользы дела» – такова была резолюция. За двенадцать лет – шесть приходов. Так восстанавливались храмы. И ни одного челове¬ка, самого мне нужного, я не взял ни с одного при¬хода. Все оставались на своих местах. Но связь наша не только от этого не потерялась, но совсем наобо¬рот».
Церковь в Некрасовке была готова к закрытию и, верно, сам святитель Николай усмотрел для своей церкви деятельного священника.
Красота тех мест, где стоял храм, была необыкновенная. От лесов и болот, плотным кольцом обступивших забытую деревню, начинались знаменитые мещерские леса. И опять два года напряженного труда: церковь поднимали в основном местные прихожане. По ночам волокли на себе из Ермиша необходимые для храма материалы. А духовные отношения священника и прихожан зарождались в соборной молитве, в общих трудах и заботах о церкви, закреплялись частым деловым общением и беседами.
Но, конечно же, как и всякое дело Божие, восстановление Некрасовского храма проходило испытание искушениями. Обычные докучливые приходские нестроения помогал миновать мирный дух самого батюшки и его способность любить людей. А вот справляться с искушениями духовного характера нужно было учиться. Это отец Иоанн понял еще на первом своем приходе в селе Троица-Пеленица, когда пытался воплотить на нем свою мечту о монашестве. Живо почувствовав неправду такого пути, отец Иоанн в поисках помощи и советов еще тогда, в 1957 году устремился в известную своими старцами-духовниками Глинскую Пустынь.
Глинская Пустынь покоряла своим духовным миром и особенной молитвенной тишиной. Отец Иоанн глубоко восчувствовал традиции этого монастыря – ревностное хранение насельниками монашеских обетов и то, что внутренняя жизнь их была сосредоточена в Боге. Дух живой веры, смиренной простоты и искреннего братолюбия зримо сиял в духоносных отцах-старцах обители: настоятеле схиархимандрите Серафиме (Амелине), схиигумене Андронике (Лукаш) и в духовнике обители иеросхимонахе Серафиме (Романцове). Батюшка полюбил всех от настоятеля до послушника, но совершенно особые отношения сложились у него с духовником отцом Серафимом (Романцовым). В тесном духовном общении, незаметно для обоих, отец Серафим стал для отца Иоанна и духовником, и отцом. И это родство, зародившееся в 1957 году, продолжалось до самой кончины старца Серафима, которая последовала в 1976 году. А полученные у него духовные уроки – живые знания науки из наук – до конца дней отца Иоанна руководили его жизнью.
Вид старца Серафима, его благоговение в службе, благоговение и в общении с людьми было явным воплощением святоотеческих традиций. Отец Серафим, которому в юности Богом было дано несколько лет жизни в силе духодвижной Иисусовой молитвы, дано как дар, как залог спасения, а потом – отнято, всю оставшуюся жизнь сверхсильными трудами искал исчезнувшее сокровище. Обрел он сию милость Божию лишь на краткое время пред своей кончиной уже как оценку всей своей подвижнической жизни, как свидетельство, что спасение его совершилось. Очень скупой в рассказах о себе на смертном одре он сам засвидетельствовал об этом: «О чем я молился всю жизнь и чего искал, то открылось сейчас в моем сердце, моя душа исполнилась благодати настолько, что не могу ее даже вместить. Теперь я буду умирать».
Духовник Глинской пустыни старец отец Серафим взял на свое попечение приходского батюшку, лелеявшего в сердце мечту быть монахом. В один из приездов отца Иоанна в монастырь старец пришел к нему необычно для себя взволнованный. «Мне нужно тебе поисповедоваться», – попросил он. И начал рассказ-исповедь. С Дальнего Востока приехала паломница с живой искренне-простодушной верой. И то ли ей от усталости в дальней дороге, то ли от нервного напряжения или кознями врага рода человеческого случилось с ней непредвиденное. Она стояла в притворе храма, подавленная, в смятении помыслов, бичуя себя ими за свое недостоинство. Пройти мимо болезнующей души старец-духовник не мог. Выяснив причину горя и узнав, что обстоятельства жизни требуют ее отъезда из монастыря завтра же, он исповедовал паломницу и сам причастил ее, соединив со Христом. И вот теперь многоопытный старец-духовник пришел исповедовать свой грех любви, любви истинно Христовой, любви, запинающей вражьи козни, любви Евангельской. И батюшка с благоговением прочитал молитвы над главой старца, благодаря Бога за столь зримую духовную науку.
Отец Иоанн ездил в Глинскую Пустынь каждый год до самого ее закрытия в 1961 году, а потом стал навещать старца в Сухуми, где отец Серафим служил в кафедральном соборе. Приезжая к старцу в Сухуми, батюшка дорожил каждой минутой общения с ним. Он жил у него, сопровождал старца на службы утром и вечером, смотрел, слушал, углублялся чувствами в то, что открывалось ему в этом многогранном общении. Он впитывал благодать, исходящую от старца, чтобы жить ею до следующей встречи. Так продолжалось несколько лет. Трудясь на приходе без отдыха, отец Иоанн и в Сухуми продолжал жить той же напряженной жизнью. А в один из приездов старец вдруг совершенно неожиданно задал отцу Иоанну вопрос: «А что это ты к нам приехал?» Удивленный батюшка стал объяснять, что он в отпуске и приехал отдыхать. Вот тут-то и стал понятен вопрос старца: «Приехал отдыхать, а почему с утра и до вечера трудишься со мной в храме? Шагом марш на море». Как оказалось, отдых отцу Иоанну был предписан старцем в самое нужное время. Ослабленное многолетними напряженными трудами и переживаниями сердце было на грани инфаркта.
А когда на следующий год отец Иоанн приехал в Сухуми, то уже ни море, ни воздух, ни радость встречи с отцом Серафимом не могли вдохнуть в него жизненную энергию. Состояние его было таково, что старец засомневался, вернется ли он живым на свой приход. И тогда отец Серафим объявил тяжко болящему чаду, что он пострижет его в монашество и тем полностью предаст воле Божией. Под благовидным предлогом выпроводив из дома матушек келейниц монахинь Евфимию и Елизавету, отец Серафим сам совершил постриг. Постриг состоялся 27 июня/10 июля в 1966 году на день Сампсона странноприимца.
Позднее, оправдывая свое право на заботу о приходящих, батюшка скажет: «Постригли меня в день Сампсона странноприимца, вот я и странноприимец всю жизнь».
И не случайно отец Серафим дал при постриге отцу Иоанну имя Апостола любви Евангелиста Иоанна Богослова. Старец видел, что и благостность, и строгость отца Иоанна истекала из одного источника – сердца, умеющего любить любовью Христовой. Провожая отца Иоанна домой после пострига, отец Серафим настоятельно рекомендовал ему просить у Святейшего благословения на водворение в монастырь. Молитвы старца и постриг стали той животворящей силой, которая вернула болящего к жизни. Он возвращался из Сухуми на новый приход если не окрепшим, то явно оживотворенным.
За четыре месяца до этого отпуска отец Иоанн указом архиерея был переведен из Некрасовки в небольшой городок Касимов. Очень энергичная и напористая староста единственной церкви города сумела сломить сопротивление уполномоченного и вытребовала себе в церковь святителя Николая теперь уже известного в епархии деятельного священника – он был назначен настоятелем. Год службы в Касимове прошел в трудах и тайной подготовке к изменению образа жизни. Продолжая трудиться на приходе, Батюшка молился, чтобы Господь Сам управил его дальнейший путь.
Происшедшим в его жизни изменением он поделился со своим давним другом отцом Виктором Шиповальниковым, и тот категорично заявил, что если идти в монастырь, то идти сейчас, чтобы потрудиться, позднее будет уже достойно и праведно идти в дом престарелых.
А жизнь на городском приходе была еще более напряженной, чем на сельском. Душепопечительство потеснило хозяйские и строительные заботы, но и они не ушли из жизни совсем. И все требовало времени и сил. На праздники и в воскресные дни служили две Божественные литургии. Храм был переполнен. А священников – только двое – отец Иоанн и отец Владимир Правдолюбов, они чередовались. Если раннюю служил батюшка, то за поздней он исповедовал и проповедовал, отец Владимир за ранней совершал требы, а за поздней служил.
Батюшка несколько раз выкраивал время и летал в Сухуми к старцу Серафиму, а от него в Москву к Святейшему Патриарху Алексию. Личная встреча с Патриархом состоялась, и вопрос о его переводе в монастырь был решен. Домой в Касимов он возвращался с указом, подписанным Святейшим. Этим указом начинался новый, желанный, выстраданный многим терпением этап жизни. В дороге отец Иоанн не сомкнул глаз. Он ушел своими думами и чувствами в прошлое, вникая в пути Промысла Божия.
Память сердца воскресила детство. И вспомнил он о трех тогда не осознанных своих сердечных желаниях. Шестилетним пономарем ему частенько приходилось бывать в доме настоятеля отца Николая Азбукина, и Ваня засматривался на большой портрет маститого священника в рясе с крестом и в камилавке. Тогда мальчику не важно было знать, кто изображен на портрете, его восхищал сам вид почтенного священника. Но самое главное, он так желал для себя рясу, крест и камилавку на голову!
Второе желание было совсем недетским, он, сколько себя помнил, с состраданием воспринимал скорбящих и обиженных и стремился им помогать. И всегда Господь собирал вокруг него людей, чающих утешения.
А третье желание – опять же неосознанно определяло избираемый им путь жизни. Когда старшие шутливо предлагали мальчику по соседству выбирать себе девочку-невесту, мальчуган солидно и не по-детски серьезно отвечал: «Я монах…» Теперь и это должно было исполниться в полноте в стенах обители.
А память листала и листала страницы прожитой жизни: пять лет в Москве на службе Божией, пять лет – испытание верности в заключении, десять лет с народом Божиим в Рязани. Батюшка называл их «мои пятилетки». И ни одного дня не хотелось стереть, вычеркнуть из книги своей жизни, ибо все осознавалось, как милость и истина путей Господних. «Слава Тебе, Господи, за все во веки».
Батюшка не заметил, как доехал до дома. В Касимове его ждало извещение о вызове в епархию. Не отдохнув с дороги, он сразу поехал в Рязань. Владыка Борис, благословив отца Иоанна, безмолвно протянул ему новый указ о переводе на очередной приход.
За десять лет служения в Рязанской епархии таких указов было шесть. И только последний приказ не пришлось осуществить. В 1967 году отец Иоанн, извинившись перед Владыкой, показал ему другой указ, отменявший архиерейский – это был указ Святейшего Патриарха Алексия о назначении иеромонаха Иоанна (Крестьянкина) на служение в Псково-Печерский Свято-Успенский монастырь. Пять же указов о переводах звучали все очень доброжелательно и даже правдиво: «для пользы церкви, для блага дела».
А польза была очевидная. Храмы, готовящиеся к закрытию и обстоятельствами жизнью и помощью богоборцев, с приходом нового священника оживали, обретали жизненную энергию на многие годы. Ни один храм, где послужил отец Иоанн, не закрылся и по сию пору. Оживали вокруг храма и души людей.
А отец Иоанн снова с одним своим маленьким чемоданом-саквояжем, вмещавшим весь его незамысловатый скарб, шел на новый приход. А там, где он уже потрудился, все оставалось на своем месте в ожидании нового священника. Только плакали люди, успевшие за два года сродниться с ним и стать его духовными чадами в самом глубоком понимании этого необыкновенного Божиего родства. Всё и все оставались на своем приходе и только духовное родство не могло прерваться, и оно хоть раз в год требовало увидеться с батюшкой и в монастыре и открыть ему в исповеди наболевшее за год.
В Касимове, как и везде, известие об отъезде отца Иоанна болью отозвалось в каждом сердце. Да и отец Иоанн, как ни вожделенно было для него будущее, присоединил к общей скорби и свою. Он расставался с людьми, родными по духу, ставшими его семьей. Последняя служба отца Иоанна в Касимове пришлась на Сретение Господне. Храм был переполнен. Многие плакали. А отец Иоанн, прощаясь, утешал скорбящих: «Отходя от вас телесно я не разлучаюсь с вами духовно. Я вам дорожку протопчу в Псково-Печерский монастырь».
И по слову отца Иоанна потекли во след его по этой дорожке все те, чья жизнь преобразилась по его молитве, кто его предстательством пред Господом обрел в жизни опору в Боге, кто, поверив в любовь Божию, явленную через священника, устремился своей жизнью к обретению этой любви.
А отец Иоанн, ушедший в монастырь от мира, привел этот мир, поруганный, больной, страждущий и страдающий с собой, и встал пред жертвенником Божиим с молитвой и копием в руке, чтобы омывать в Чаше Жизни его болезни.
